And it's peaceful in the deep
'Cause either way you cannot breathe
No need to pray, no need to speak
Now I am under

Иногда кажется, будто она действительно ничего не понимает. Не видит, не слышит, не чувствует. Катастрофически плохо запоминает. И постоянно, постоянно всех и вся игнорирует. Но так только кажется. Ибо она многое видит, слышит, чувствует, — а вот запоминает, впрочем, не так уж и много. Зато да, действительно, многое игнорирует, хоть и не все.

Вот, к примеру, семья. Её сложно не запомнить, и столь же сложно проигнорировать, так как эта семья, как минимум, большая и постоянно мельтешит перед глазами; а ещё и жужжит над ухом. Жужжит громко и регулярно — ссорами, переживаниями, братско-сестринской конкуренцией. Недавно жужжала горем по отошедшему отцу. Тогда Ариэль, нарушив собственную традицию никогда не жужжать вместе со всеми (хотя бы потому, что это — слишком энергозатратное занятие, по её скромному мнению), к жужжанию в кои-то веки присоединилась. Возможно, потому, что любила, и не только отца, но и всех остальных.

Она действительно любила и любит до сих пор, хоть и слегка своеобразно: тихо, ненавязчиво, незаметно, как-то непонятно. О своих чувствах вслух не говорит и уж точно их не показывает, зато иногда на них тонко намекает. Чужие же никогда не отвергает — если только немножечко игнорирует, забывает, и то лишь в силу того, что попросту отвлекается на что-то другое. Теряет концентрацию. Может быть, именно поэтому она всегда и во всем остается где-то в стороне…? Не посредничает в ссорах старших сестёр, Изабел и Марселы; уходит от серьёзных застольных разговоров (зная, что в них обязательно примет участие и во всем разберется средненькая, Рейчел); не балует любимого всем двором малыша-Эзру и проходит мимо рыдающей по ночам матери…? А, может быть, ещё и потому, что понимает: она не способна помочь. Она не способна помочь даже себе! А помощь ей нужна как никому другому.

Ибо жизнь у Ариэль Стивенс с самого начала как-то не задалась: родилась она, на свою голову, в семье самых настоящих проклятых. В этом доме никогда не утихают разговоры да предостережения о той самой большой и страшной беде, по вине которой можно переломать, в буквальном смысле, жизни половине здешнего населения. Потому детей приходится с детства учить, дисциплинировать и доступно им всё по бедовой части объяснять. Вот и Ариэль сразу всё пояснили, да так, что теперь всеми своими фибрами она старается происшествий всяческих избегать. Не только из-за беды, впрочем, и даже не из-за хронического пацифизма, доставшегося ей, кажется, по крови, но из-за сияния, достаточно сильного и поглощающего для того, чтобы его проявлений опасаться.

Надо признать, однако: так сразу и не скажешь, что вот это милое большеглазое создание может вообще что-либо сделать. Да, оно слегка странновато, непонятно, иногда не к месту эмоционально, но в целом внешне практически адекватно. Если не учитывать тот факт, что с детства оно всегда, во всём и ото всех отставало: поздно научилось ходить и говорить, а уж читать и писать — тем более; в учёбе показывало достаточно плохие результаты, благодаря своей дырявой памяти и тотальной невнимательности; да и, к тому же, родным английским владело долгие годы на уровне детсада. Загадочные поступки, эмоциональные взрывы и нездоровый интерес к порождениям живой природы (в особенности, почему-то, к помойным животным и пожилым людям, гуляющим в парке неподалёку от дома) ставили всех окружающих в тот еще тупик. Затем это всё даже стало многих забавлять. Со временем дитя начали многое прощать. Его принимали, им интересовались, но с ним никогда не сближались. В результате настолько свыклись, что перестали все эти заскоки замечать вовсе. Тем более, что их дитя потихоньку начало контролировать. Не без чужой помощи.

В 12 лет у Ариэль появился логопед. Прежде того постановкой её речи и усовершенствованием её навыков коммуникации занимались родители, периодически прибегая к помощи специалистов, но довольно быстро сдулись, так как девочка все эти их попытки просто не воспринимала. Чуть позже она захотела логопеда сама — сама же его и выбрала. Да выбрала такого, что потом даже немножечко страдала. Потому как логопед, с виду простодушный и добрый, ласковый человек, оказался до жути требовательным и скрупулезным, хоть и знающим своё дело на все сто. Пришлось мириться. Занятия проводились часто на свежем воздухе (так девочка начала любить пожилых людей в парке, ибо именно на них она и тренировалась); вместе они не просто изучали английский, но и примеряли различные его акценты (логопед — заядлый путешественник, «вечный студент», изучавший язык в разных уголках планеты), дурачились со словами и много-много читали. Логопед стал для Ариэль личным доктором, практически психотерапевтом и попросту другом. Он направил дитя на путь истинный, заставив её записаться в школьную команду по бегу и начать писать стихи.

Бег действительно стал её отдушиной, способом почувствовать собственные силы, собственное тело, собственно, саму себя. А стихи, что ж… оказались прекрасным инструментом для самокопаний.

На словах такое сложно объяснить. Поэтому эта её любительская поэзия слегка корявая складывается, непонятная. В ней нет четких сюжетов или тем для размышления, нет персонажей, нет… смысла. Порой это лишь несвязная цепочка образов, догадок и идей, но чаще — всего лишь описание пошлой повседневности, смертоносной бытовухи. Ариэль сама иногда не понимает, в чём, всё-таки, состоит прелесть такого вот творчества, но, всё же, продолжает, находя в этом определённое спасение. Без выписывания на бумагу элементов реальности она может забыться — в своих фантазиях и неоднозначных жизненных наблюдениях.

И дело тут, по большей части-то, даже не в сиянии. Кажется, у неё не всё в порядке с головой. Во всяком случае, в этом долгое время были убеждены родители и, собственно, врачи. Плохая способность к запоминанию, общая отсталость, медлительность, как в речи, так и в действиях, неусидчивость и невнимательность — всё это действительно беспокоит, и не только потому, что из-за этого девочка замыкается в себе, но и потому, что изредка вываливает все накопленные странности на окружающих. Говорит, что слишком многое видит; слишком ярко. И это очень утомляет.

Однажды ей поставили диагноз — синестезия. Впрочем, много было диагнозов, и большинство, в итоге, опровергалось. Стивенс сейчас стоит на учёте у психиатра, периодически консультируется. В целом, научилась частично ограничивать эмоциональные выбросы и даже догнала сверстников в развитии. До сих пор от жизни быстро устаёт, но с этим борется.

Вспышка света над Хэйвеном 18 февраля 2020 года до чрезвычайности Ариэль замотивировала: показалось, что это знак свыше, толчок к изменениям. Она пообещала себе, что с понедельника обязательно начнёт работать над собой и своей адекватностью. Вот с того момента уже прошло почти полгода — всё осталось примерно на своих местах. Логопед, к слову, около пяти лет назад как будто бы испарился: уехал из города, заранее хоть и предупредив о желании «уйти в отпуск», но полностью оборвав связь со всеми знакомыми и клиентами. Стихотворений стало так много, а бумаги для них — так мало, что Ариэль решила стать продвинутым пользователем компьютера. Впервые попробовала себя волонтёром: устроилась на безвозмездной основе в местный дом престарелых. Встретила там своих знакомых из парка. Совсем скоро, решила, перекрасится в блондинку.

Кажется, она начинает жить. Интересно, только, насколько адекватно у неё это получится.