— Где тебя носит?

Потолочные балки терялись в темноте. Лучи утреннего солнца, несмотря на свой яростный напор, с трудом пробирались сквозь единственное узкое окно, и свет падал лишь на небольшой клочок пола у самой стены. Вытянутый треугольник прорезала паутина сухих теней, а их живые воплощения, с по-зимнему вялыми листьями, царапали стекло снаружи, словно прося разрешения войти. Исайя хорошо знал этот дом, но не мог вспомнить, чтобы в нём засыпал. Исайя вообще не помнил, что засыпал.

В висках болезненно пульсировало, и голос Дэйва, — Дэйва, который как будто сто лет назад был его начальником в Бостоне, — ввинчивался в голову, как сверло перфоратора: виток беспокойства за витком раздражения. За всё время работы в пожарной службе Исайя ни разу не опоздал даже на минуту. Он хотел рассмеяться, но вместо этого зашёлся надсадным кашлем.

— Ты не поверишь, — наконец выговорил Исайя.

Он и сам не верил, и даже не мог объяснить во что. Воспоминания побулькивали, как переваренное месиво в костяной посудине, и не было никакой возможности разглядеть в нём отдельные ингредиенты. Однородная масса мыслей перекатывалась из стороны в сторону. Когда молчание в телефоне стало совсем уж выжидающим, Исайя сообразил добавить:

— Я сегодня не выйду. И вообще не выйду. Извини.

Стоило отдать Дэйву должное: прежде чем с его языка сорвались все проклятия, что там вертелись, он спросил:

— У тебя всё в порядке?

Исайя пожал плечами. Поморщился: простое движение отозвалось ноющей болью в мышцах, словно после изнурительной тренировки. Порадовался, что Дэйв не позвонил ему по видеосвязи.

— Ага. Я перезвоню.

Дожидаться ответа он не стал: сбросил звонок и перевёл телефон в авиарежим. Уронил ладонь с телефоном на грудь и глубоко вздохнул. Пахло затхлостью и чем-то кислым. Глаза постепенно привыкали к полутьме, и на одной из балок прямо перед Исайей медленно проступали витиеватые белые буквы, складывающиеся в слово «ЕБАТЬ». Самоощущение Исайи оно отражало лишь в общих чертах.

Он нажал на кнопку включения и покосился на экран телефона. Похоже, после разговора с Дэйвом он опять задремал: экран показывал девять сорок пять утра восемнадцатого февраля и пятьдесят один процент заряда.

Хотелось прикрыть глаза и снова провалиться в сон, но то, что осталось ещё в Исайе человеческого, а не животного, словно говорило ему: нельзя — и в это «нельзя», единственное чёткое место среди мутных пятен, он поверил всей душой. Проверил карманы джинсов, нашёл зажигалку и несколько крошек табака. Вспомнил, как выложил пачку сигарет на кофейный столик.

Чёрт.

Курить хотелось невероятно.

Исайя с трудом поднялся с пола. Тело его, кажется, было в порядке, но ощущалось как чужое. Закружилась голова — неожиданно и так сильно, что он упал бы, если бы не успел опереться на стену. Исайя прижался к ней лбом, закрыл глаза, задышал медленно и ровно, надеясь, что головокружение и пляшущие под веками чёрные мухи исчезнут сами по себе, но они не исчезли. Исайе парадоксально стало скучно так стоять.

Он спустился на второй этаж на ощупь, не обращая внимания на ощущения, подсказывавшие, что дом переворачивается, что Исайя переворачивается, что переворачивается весь мир — и перевернётся, если Исайя срочно не сделает. Он крепче вцеплялся в перекладины лестницы, по которой с детства мог лазить с закрытыми глазами. На втором этаже стало немного легче: с первого со сквозняком шёл свежий воздух. Когда мир перестал вращаться, он снова разблокировал телефон, выключил авиарежим и набрал номер, который знал наизусть.

— Мам?

И голос матери тоже показался ему порывом свежего ветра.

— Возьмёшь мне билет до Бостона? От Портленда... Или от Дерри, как получится. Мой кошелёк должен быть в куртке.

Мама сказала, что не собирается искать его куртку и кошелёк Исайи ей не нужен. Она не спросила, что он делает в Портленде или Дерри. Она, наверное, и так знала, где Исайя нп самом деле. Ему стало немного стыдно.

— Спасибо. Люблю тебя.

Интересно, получится ли звонить ей чаще? Чаще говорить, что он её любит? Да и стоит ли? Он не знал.

В доме оказалось много мусора, нанесённого кем-то: злыми духами, наркоманами и подростками, ищущим укрытия от родителей. Исайя не нашёл ни мусорных мешков, ни перчаток, зато обнаружил в сарае старую метлу, и сгрёб все обёртки, упаковки, бутылки и банки на первый этаж, поближе к входной двери. Пока он занимался уборкой, миновало время, когда большинство идут — или опаздывают — на работу, и Исайя решился выйти из дома.

Не то чтобы он боялся попасться кому-то на глаза. Но он очень, очень не хотел встретить кого-нибудь из старых знакомых. Без куртки, в одной футболке, было прохладно, и Исайя мог только радоваться тому, что не оставил нигде кроссовки. Во рту было шершаво-сухо, а в животе уже начинало тянуть от голода. Исайя подозревал, что в городе достаточно людей, которые без проблем дали бы ему денег в долг или просто так, по дружбе (что бы они ею ни называли), но всех их он знал. Избегая центральных улиц, он брёл по Хэйвену, не совсем понимая, куда он идёт и зачем. В Хэйвене ничего не изменилось. В Хэйвене всё изменилось. Одна картинка накладывалась на другую, как в детских книжках со зрительными иллюзиями: если расфокусировать взгляд, найдёшь семь бананов и выход из лабиринта.

Поэтому девушку — незнакомую — Исайя заметил не сразу, а заметив, помедлил, чтобы на ней сфокусироваться. И только после этого окликнул её:

— Мисс, вы не могли бы купить мне сигареты?

Краем глаза он заметил паутину, приставшую к волосам, и равнодушно скатал её в кружок между пальцами. Исайя не сообразил посмотреться в зеркало перед выходом, но что-то подсказывал, что у чучел на полях за Хэйвеном вид аккуратнее.

— И расчёску. Деньги я верну.