I am aware that I am an asshole I really don't care about all of that though.

— Джеймс Маккинзи // Отец [ dead ]
— Мелисса Маккинзи // Мать

Питер Маккинзи — ирония в чистом виде.
Наделённый Сиянием, он, пожалуй, меньше всех похож на благодетеля. Не герой и не хороший парень: из тех, кто прожигает жизнь и зарывает таланты, не оглядываясь на последствия.

Дрянной мальчишка, не ценящий того, что у него есть: так говорили; быть может, говорят и до сих пор — он не знает, ему, в сущности, уже и всё равно; давно плевать.

«Это просто подростковый возраст», говорили они.
«Перебесится и успокоится», продолжали, отказываясь принимать, что действительность может не сходиться с желаемым.

«Идите все нахуй», думал сам Маккинзи.

Не ему, наверное, вздыхать за хреновую жизнь — бывает и хуже, не правда ли? Да только вот в чём соль: всегда найдётся тот, кому живётся хуже, кого обделила жизнь дарами и вместо них преподнесла дерьма да побольше . И что тяжелее: расти в бедности, но любви, или не знать бед с достатком, но быть окружённым холодом и отчуждённостью? Да похуй и на это впрочем.

Всё начинается с малого: простой бунт — назло, — чтобы обратили внимание, быть может; о причинах собственных решений Питер не особо задумывался, просто тогда казалось, что так будет правильнее всего, просто так — хотелось.

Всё катится к чертям со скоростью света и Питера, кажется, забыли предупредить о том, что иногда стоит давить на тормоза — он выжимает газ на всю мощность и шало улыбается; он испытывает от этого чёртов кайф, так к чему останавливаться? К чему медлить и оглядываться назад? Питер не находит для того причин и, по правде, даже не пытается искать, как и слушать умников тоже не пытается: за собой пусть лучше следят, коли угодно, за ним — не надо.

Скудная серость и удушающая скука, тошнотворное разочарование и гнетущая апатия — всё сходит на нет, потому что Питеру некогда останавливаться, потому что Питер знает: если остановится — застрянет, словно в трясине, и хрен выберешься из-за этого говна потом.

«Это называется бег от реальности», сказал бы кто-нибудь особенно умный, но Питер не умный и плевать он хотел на это — Питер хочет жить до отчаянного жадно; Питер хочет жить — не задыхаться. Питер целует Майлса впервые по этой же причине: глотком воздуха и головокружением, порочным и отдающим ненормальностью — ему нравится это до одури, нравится, что Майлс рядом, нравится разделять собственную колючую обречённость, скрашенную озорством и бунтарством, с другими. Быть может, нравится и сам Майлс, но об этом он предпочитает не думать дальше нужного, как предпочитает не думать обо всём остальном.

Питер Маккинзи не хороший парень, дрянной мальчишка, и мало что меняется с возрастом — сбавлять скорость он так и не научился, не собирается учиться: нахер надо? Не совсем он и плох, впрочем, видал людей похуже.

Питер Маккинзи — разбитые осколки воспоминаний, которые он сам же и раскидал по полу небрежным жестом, будто то ничего не значит: так из интереса и мнимых убеждений бросаешь на пол зеркало и смотришь, как множится собственное отражение искажённым — плевать, какая разница; завораживает.

Питтер Маккинзи — это ирония, как она есть: его эмпатичность насмешкой и издевательством, его интуиция за шиворот хватает его и дёргает в сторону прошлого, сталкивая лбом с тем, от чего бежал столько лет и что хотел выкинуть из собственной жизни.  Он смотрит на вывеску с названием родного города и кривит губы: так смешно, что тошно. Нет ни одной здравой причины, чтобы возвращаться сюда, как и нет никого, кто ждал бы его здесь. Родители? Ха-ха, хрень полная.

• связь.
Майлс заимел уже.