|
Renji the Moon — Torkel the Sun
|
Отредактировано Torkel Kittelsen (2022-02-23 10:16:40)
[16.07.2020] haven, nightcall
Сообщений 31 страница 37 из 37
Поделиться12022-01-21 18:53:27
Поделиться312022-02-23 10:16:18
Сложные вопросы профессиональной компетенции он намеренно избегал. Имея мощное и разностороннее академическое образование, Токи не любил останавливаться исключительно на классике, совмещая в своём творчестве общепринятые принятые каноны, жужжание с басами техно и дрязг водопроводной трубы. Ему быстро становится скучно, выучив до необходимо среднего уровня какой-либо инструмент, Торкель быстро находит для себя что-то новое и с головой ныряет в раздобытый инструмент. В его распоряжении был огромный арсенал умений и всё же, до сих пор он не считал себя достаточно компетентным, чтобы сметь серьёзно критиковать и оценивать то, что, так или иначе, было сделано с душой. Ван Гог писал своему брату Тео, что всё, что сделано с любовью – сделано хорошо, и в этом Торкель, пожалуй, был согласен. Может, не на все сто процентов, однако, когда он впервые услышал творчество Ренджи и его банды, то ощутил глубинами тонкого вкуса – это его.
[indent]Кажется, это называется «синдром самозванца», но Токи не был уверен. Оттачивая мастерство, бросаясь в новые направления, пробуя совмещать несовместимое, он всё также чувствовал себя ребёнком, иногда практически ощущая, как прилетает по напряжённым кистям линейкой – не столько больно, сколько обидно. Школьный педагог музыки вела себя отвратительно, и когда Токи подрос настолько, чтобы смочь постоять за себя, он просто прекратил появляться на занятиях этой женщины – кажется, ему тогда было пятнадцать лет. Может, в нём не было истеричной экспрессии, как у Мацуева, которая так нравилась стареющей карге из уездной школы, но она ему и не нужна – у него свои средства выражения подхода к музыке.
[indent]Он не совался в чужую кухню – но и не позволял никому соваться в свою. А теперь на пороге его душевной мастерской переминался с ноги на ногу Ренджи, скромно заглядывая внутрь своими широко распахнутыми раскосыми глазами и осторожно спрашивая, можно ли ему войти. И Токи просто не может ответить ему «нет». Не может, когда быстрый мокрый язычок проходится по жёсткой из-за пробивающейся суточной щетины грани челюсти – влажный и чуть шуршащий звук одаривает уши особенным звуком, который заставил волосы на загривке немного встать дыбом. Ренджи ведёт себя непринуждённо и естественно – каждый его шаг продиктован его детской непосредственностью, от которой сердце бьётся чаще, а внизу живота начинает сладко ныть. Снова.
[indent]Токи вытягивает шею, ловя кончиком языка повисшую на палочках рисовую лапшичину, вымазанную в соусе. Он не может сказать, вёл ли кто-нибудь когда-либо себя с ним вот так – одновременно и искренне, и заигрывающе, будто не имея ничего предосудительного ввиду, хотя кажется, что всё естество кричит «возьми меня». Чувствуя, как Ренджи слизывает с губ остатки соуса, Токи опускает руки в воду и обнимает своего парня поперёк крепкого рельефного живота – волшебный момент, который оборачивается долгим поцелуем в плечо, когда Токи пережевал и проглотил лапшу.
[indent]– Я бы на их месте больше шрирачи добавлял. Мне поострее нравится, – говорит он, скользя пальцами выше, к груди Ренджи, легонько задевая бугорки чуть затвердевших сосков. Голову вновь постепенно начинает заволакивать лёгкий туман близящегося возбуждения, и Токи прекращает ненавязчивую краткую ласку, занимая руки своей порцией лапши и палочками – полиэтилен с них он срывает зубами и выплёвывает за борта ванны.
[indent]– Может, поэтому мне так понравился ты.
[indent]Улыбнувшись уголком губ, Токи, воткнув палочки в коробку, берёт бутылочку соуса с табуретки и обильно поливает блюдо. И снова льёт. И ещё немного – да, вот так в самый раз. Наверное.
[indent]– Мунхарпа... Почти то же самое, что варган или алтайский комус. Зажимаешь между губ и бренчишь, используя полость рта как регулятор силы и тона звука. Я привёз собой три штуки.
[indent]Слова Ренджи ужасно льстят, но Токи сомневается – в конце концов, он слышал лишь часть того, что он пишет, и это был лишь сорвавшийся концерт игры на тальхарпе и приватная игра на органе. Он не был большим фанатом выступлений перед большой публикой – или вообще перед публикой как таковой, хотя и считал, что даже самая качественная запись никогда не передаст реального чувственного звучания инструмента. Также как их с Ренджи связь была будто бы незавершённой, когда им приходилось держаться друг от друга подальше, ограничиваясь общением по телефону или видеочату. И всё же – раскрыться Токи может только перед ним – прочая публика его глубоко нервировала, хотя практически всем казалось со стороны, что Торкель Киттельсен, любящий, когда его называют «Токи», был самым независимым от чужого присутствия музыкантом. Он не оставался на афтепати, его невозможно было поймать для совместного фото или автографа на билете, и он немедля сбегал через чёрный ход, бросая менеджеру через плечо что-то про то, что остаток денег пускай переведёт потом на карту. Вести с ним дела так, чтобы группа процветала и становилась известной – дрянное дело.
[indent]А зачем ещё писать, если хотя бы один человек не сможет это послушать? Сублимирующей дрочкой, вопреки философским убеждениям большинства творцов, сыт не будешь.
[indent]– Ты можешь спрашивать у меня всё, что тебе захочется. Ты ничего не разрушишь. Но твою музыку я бы как и всегда хотел послушать в наушниках – люблю погружаться в произведение... – а после склоняется чуть ниже к ушному хрящику Ренджи, понижая голос до лёгкого шелестящего шёпота, – полностью.
[indent]Он распрямляется, точно ничего не произошло, хотя чувствовал, как постепенно кровь загустевает в жилах – и решает заесть это чувство, зачерпывая палочками лапшу вместе с мягким хвостиком креветки.
[indent]– Что тебя пугает? Ты можешь мне рассказать, – точно пытаясь интуитивно смягчить разговор, говорит Токи с набитым ртом, заглядывая в обращённые к нему глубокие блестящие глаза Луны. Красноватая прозрачная капелька вновь оседает на губах, и Токи слизывает её, испытывая чувство волнения вместе со щемящей нежностью – его сильный и стойкий Ренджи сейчас выглядит хрупким мотыльком.
Поделиться322022-02-25 18:57:33
Ренджи коротко облизывает и закусывает нижнюю губу, хитро улыбаясь лишь уголком. Он всё ещё чувствует тяжесть горячих рук под водой на своём торсе и их непринужденное ласково-властное движение вверх. Пикантный тонкий комплимент с остринкой пришелся ему по душе, а потому он наблюдает за тем, как Токи обильно поливает тайским соусом свою лапшу и ждёт.
- Вот уж, действительно, «поострее». - Повторяет, немного дразня своего парня, и подставляет под раздачу шрирачи свою коробку, но останавливает Токи где-то чуть больше, чем на середине; а после, перемешав палочками содержимое, отправляет внушительное количество влажной острой лапши вперемешку с морскими гадами себе в рот. Растревоженные пробившейся щетиной Солнца рецепторы тут же отзываются болью, и она прекрасна. Ренджи тоже любит «поострее», но если сравнивать, например, с теми же корейцами, его «острота» в еде не столь сильна, как могла бы быть. И он без спросу, всё ещё жуя, запускает свои палочки в коробку Токи, чтобы в полной мере познать вкусовые предпочтения своего парня. И уже вкусив пожар, жуёт и улыбается, кивая и жестом большого пальца показывая, что эта острота ему определенно нравится.
- Ох, вот оно что. - Выдыхает Ренджи и тянется за холодным пивом, чтобы смягчить взрывные ощущения во рту. Коробка с лапшой на время заменяет место бутылки на табуретке. - Сыграешь как-нибудь для меня? - Он никогда не пробовал подобный инструмент и даже не слышал вживую, а потому, сделав глоток, заинтересованно изучает своего парня - сколько же всего таится в этом потрясающем человеке! - Научишь бренчать? - Хитро щурится, вновь улыбаясь лишь губами, как делал обычно в хорошем расположении духа, и возвращается к лапше. Чтобы тут же прикрыть от удовольствия глаза, чувствуя, как томный провокационно игривый голос проникает прямо в мозг, а от горячего дыхания по телу проносятся сумасшедшим табуном мурашки.
Возбуждающе. Ренджи приоткрывает глаза и скашивает их в сторону будто бы ничего не сделавшего Токи, и расплывается в коварной улыбке-ухмылке, не показывая зубов. Сейчас он думает, что подобные моменты ему определенно по душе, а потому не спешит отвечать на следующее. Ренджи уже точно знает, что скажет, и заворачивает палочками вновь крупную порцию лапши.
- Нет. - Коротко и спокойно, пока размазывает лапшу по дну, стараясь подцепить на соусы как можно больше ингредиентов. - Не сегодня.
Он хочет спросить про шрам на руке, что украшал тыльную сторону ладони уродливым узором. Но этот шрам явно свежий, несколько месяцев, может, год. А потому вряд ли несёт под собой что-то приятное. Отчего-то именно такие ощущения. Как и хочет расспросить побольше о семье, о его прежней жизни, чем занимался - вплоть до мельчайших деталей - но они оба явно успели настрадаться, каждый по-своему, так что это не та тема для интимного острого ужина при свечах в ванне.
- Ты уже рассказываешь мне о своей музыке. То, что меня интересует не меньше, может, даже больше. А послушать мою - в любой другой день, точно не сейчас. - Ренджи отправляет палочки с лапшой в рот и отставляет коробку, сам же приподнимается, держась за ручки на краях ванны, чтобы осторожно пересесть уже напротив Токи. Но не с другого конца, а максимально близко, лицом к лицу, пропуская ноги между его бёдрами и бортами ванны.
- Я не из пугливых. - Шепчет, нагибаясь чуть ближе, но вместо хищно игривого клацанья зубами, а после короткого поцелуя с животническим облизыванием широким жестом, которые так просятся сейчас из него, Ренджи наощупь берет пиво и вновь пьет, глядя на своё Солнце поверх темного стекла. - Тот зашуганный мальчик навсегда остался в хижине. Принимай меня равным себе, пожалуйста. И не волнуйся слишком сильно, я к такому не привык. - Мягко улыбнулся, выдыхая короткий бесшумный смешок легкого дискомфорта. - Просто эта тема не для такого интимного места, - пальцы правой ноги с нажимом проходятся по краю ягодицы Токи, пока Ренджи прячет свой провокационный похотливый оскал в бутылке, неотрывно глядя на своего парня ледяным взглядом хищника. А потом вдруг резко придвигается на заднице, помогая руками, ещё ближе. Теперь уже он как-будто обнимает ногами Токи, заключив его в такие вот странные оковы. Рука с пивом опирается на колени, как своей растатуированной левой ноги, так и правой Солнца. - К тебе когда-нибудь приходило чувство, что мы знакомы уже очень давно? - Шепчет совсем жарко и быстро, - ну, то есть, даже не в хижине, а в другой жизни? Может, даже нескольких! - Всё тот же привычно короткий серьезно-усмехающийся смешок, а пальцы свободной руки нежно перебирают волосы Токи, затрагивая его лицо в поглаживающих жестах, пока Ренджи наблюдает за ними. - Это так странно. - Вновь переводит взгляд глаза в глаза, и вновь в них некая рассудительная задумчивость, которая однако же несёт в себе отголоски азарта и мистичности.
Поделиться332022-02-27 07:29:27
Рот наполняется колючими ощущениями – говорят, что острота не вкус, а ощущение боли. Потешно, как миллионы лет эволюции, выводившие отлаженный механизм самозащиты растений, чтобы их не жрал кто попало, привёл к тому, что их жрут только из-за их обжигающих свойств. Желудок ворчит довольно, раскрываясь из состояния не евшей сутки горошины. Рядом с ним раскрывается тёплым мясным куском вспоротое и кровоточащее уютом сердце – сок соуса наполнял и коробку Ренджи, и теперь его губы чуть розовели из-за раздражённых сосудов. Скулы ему чуть припекло акварелью румянца, и хочется оставить на них автограф в виде своего очередного поцелуя, будто несущего даже большую интимность, чем все те вещи, что Токи уже сделал за этот вечер для Ренджи своим ртом. Золото огня разливается бликами по тёмной воде. Всё это мерещилось до странного знакомым совершенством, увиденным в фильме, но прочувствованным на себе в полной мере. Торкель немного задумывается, уставившись в чуть пузырящуюся рябь, пытаясь поймать мысль за хвост, но та виляет игриво, впрочем, не уплывая далеко. Он ещё пораскинет мозгами на эту тему – а сейчас он чувствует, что упускает блаженные моменты зазря.
[indent]– Сыграю. Научу. Выберешь себе одну из моих мунхарп, будет твоя личная. Если хочешь, – добавляет Токи, и всё же не может удержаться – прижимается коротко губами к плечу Ренджи, не в состоянии насытиться ощущением его кружевной шёлковой кожи на своих губах. За пределами этой ванной комнаты не существует ничего – ни его прошлого, ни страшного проклятья чумного старателя, ни вздыхающего дома Палмеров, в котором на чердаке, где раньше жил мальчик Токи, разбили свою колонию чёрные безобразные мотыльки. Он целует ещё, поднимаясь губами к изгибу шеи, пытаясь в этом сладком действе спрятаться от навязчивых мыслей и воспоминаний – они не оставляют, как бы ни хотелось от них отмыться.
[indent]Впрочем, прямо здесь и прямо сейчас в душе расцветает робким бутоном надежда на то, что всё это фамильное безумие не более чем безумие – и сам он болен, и лишь находит закономерности там, где их нет и быть не может. Не имеет значения то, что он чувствует нутром дрожь деда с синдромом Паркинсона, которого за руку приводят в церковь его взрослые, вставшие на ноги внуки; совпадение, что голову накрывает мгновенным приступом острой боли, когда мимо проходит человек с аурой мигрени; и нет никаких оснований думать, что отец сейчас лежит в онкологической клинике на смертном одре из-за него. Гуннар разберётся сам – а у Токи теперь своя жизнь. Жизнь, принадлежащая только ему и его Луне.
[indent]– А, мфоя муфыка, – шепелявит Токи с набитым ртом, отправив туда крупное гнездо лапши, накрученной на палки – впрочем, одна ниточка не помещается и приходится её втянуть, как змея – раздвоенный язык. Повисает короткая пауза, пока он пытается пережевать свою самонадеянность – рот его не такой уж и большой – а после шумно глотает, пытаясь теперь подобрать слова, что бы он мог на это ответить.
[indent]– Почти год я ничего толком не писал. Прошлой зимой закончил с проектом, которым я даже горжусь. Саундтрек к игре в жанре хоррор, «Церемония девяти преломлений», может, тебе немного известно о ней. Если тебе, конечно, интересны игры.
[indent]Лёгкий вздох почти незаметной грусти тут же прячется, замаскированный формальным притворным покашливанием. Гордости за своё детище, по правде говоря, не осталось. Всё это мерещится лишь очередным проходным, никому не интересным проектом, а все высказанные восторги не поднимают больше внутри волны радости и ощущения, что всё делается не зря. Наверное, поэтому много лет он практически не останавливал свою деятельность в Норвегии, а здесь, в Хэйвене, в Соединённых Штатах Америки, опасно подобрался к черте с коваными воротами под названием «выгорание».
[indent]– Что ты любишь? Что тебе нравится? Что угодно, может, автомат DanceDance Revolution? Я раньше часто там зависал, – губы кривит улыбка и в этот момент Ренджи пересаживается, оказываясь к Солнцу своим мерно сияющим безмятежностью и внутренним счастьем ликом. Торкель замирает, подцепляя на палочки раскрывшийся веером розовый хвостик креветки, и смотрит – долго, тягуче, впитывая мгновение широтой раскрывшихся от немыслимого обожания зрачков.
[indent]Слова Ренджи до него, впрочем, доходят не сразу. Смыслы сказанного продираются сквозь толщу заколебавшегося сердцебиения, и Токи слегка закашливается, когда перчинка попадает глубоко в горло, бередя рецепторы уже там и заставляя организм зайтись в коротких конвульсиях. Отставив коробочку с приконченной тайской лапшой, он тянется за своей бутылкой пива, приходя в себя после кашля – пробка играючи слетает с горлышка, когда Токи привычным движением срывает её об край стула, на котором стоял их с Ренджи ужин.
[indent]– Я... Ох, извини. Я знаю, что ты сильный. Очень, посильнее меня, – не зная, куда себя деть, он присасывается к бутылке, делая первый крупный глоток.
[indent]– Но всё, что я делаю, не для того, чтобы унизить тебя. Мне нравится о тебе заботиться. Переживать за тебя, в конце концов, ведь... – перекатывая золотистый хмель в коричневом стекле, Токи вдруг поднимает открытый, честный и откровенный взгляд на парня, ловя призрак его чуть замешкавшейся неловкой улыбки. И добавляет:
[indent]– Я люблю тебя. И если я могу хоть в чём-то сделать твою жизнь лучше – я постараюсь это сделать.
[indent]Ренджи вдруг придвигается ближе. Неожиданно молниеносно, быстро настолько, что Токи даже не успевает отреагировать – лишь принимает чужие обвившие его ноги в подобии объятия как данность, когда Ренджи начинает снова говорить; и слова его поднимают табун мурашек по бугрящейся линии позвоночника. Могло сложиться впечатление, что, вкусив крови Торкеля, его парень получил возможность ещё и читать его мысли – и это будоражило, заставляло кровь в жилах снова закипать в преддверии нового приступа страстной ласки.
[indent]– Не поверишь, но ещё пару минут назад я хотел спросить у тебя то же самое, – чуть улыбнувшись, отвечает он, обвивая свободной рукой Ренджи за талию, чувствуя, насколько близко он сейчас к нему под водой, но остаётся на коротком, невыносимо дразнящем расстоянии. Не выдерживая даже этих мелких дюймов, Токи скользит по покрытию ванны навстречу – тела пока что мягко друг в друга вжимаются, и Солнце кладёт подбородок Луне на плечо, понижая голос до сокровенного шёпота.
[indent]– Ты снишься мне. Образы чуть разнятся, но одно неизменно – это всегда ты. И ты мне нужен.
[indent]Он отставляет початую бутылку в сторону. У них ещё есть две вьетнамские подостывшие булочки, но Торкель не может о них думать – всё естество тянется к Ренджи, ища в нём долгожданный тёплый приют, наполненный чем-то, что Токи давным-давно потерял; и вот, наконец, обрёл снова.
Поделиться342022-02-28 16:54:16
Слова признания и обещаний Токи вызывают тёплое волнение, сталкивающееся о беспощадную лавину противоречивых чувств: в ней и бесконечная нежность, и трепетная радость, и тихое восхищение, и желание отдать всего себя навстречу; и коварные сомнения, и безжалостные страхи, и дремлющая под толщей внешнего хладнокровия уязвимость - и все эти чувства складываются в никак не успокаивающееся неверие, что всё это счастье происходит именно с ним.
Ренджи закрывает глаза и тихо судорожно выдыхает, слушая сокровенный шёпот. Они сейчас с Токи так близко - и если он успел отставить пиво, то вот Ренджи нет, а потому обнимает сейчас своего парня такими странными, но не менее крепкими и нежными объятиями. Шумный и ещё более судорожный вдох, а сама Луна начинает мелко дрожать, не в силах сдержать внезапно нахлынувшую волну эмоций - будто бы даже отчасти не своих или точнее своих, но из какой-то иной жизни, наложившиеся на свои собственные из этой. Как такое вообще возможно? Может, он снова сходит с ума, и эмоциональная стабильность, воцарившаяся в Хэйвене, была лишь короткой передышкой перед броском в нечто необратимое? Может, это всё страхи Токи с влиянием его этого странного родового проклятия, связанного с чувствами? Может быть, что угодно, и если так тому быть, то Ренджи примет это. Почему-то именно сейчас он чувствует, что имеет важность только настоящее - только эти моменты. Но от них веет такой нестерпимой глубокой многовековой грустью и тоской с желанием, чтобы этот момент застыл и не прекращался никогда, не исчезал и не растворялся, что сил сдерживать их больше нет. Он зарывается лицом в волосы Токи, льнёт к нему всё крепче всем телом и душой, прижимается губами к шее. Из крепко зажмуренных глаз льются бесконтрольные солёные слёзы, и он размазывает их путанными локонами Солнца - на сердце одновременно так сладко и так горько, но ощущение, будто появляется некое давно желанное облегчение, только растёт.
Может, не такой уж он и сильный, не намного сильнее Токи? Но теперь, похоже, его очередь беззвучно плакать в объятиях любимого. Понять бы ещё почему. А, может, и не надо?
Пальцы разжимаются, и бутылка с пивом с легким плюхом опускается в воду позади Токи. Луна впивается пальцами в ребра своего парня, жадно шарит ими по такой красивейшей изуродованной спине и голодно ищет губами губы Солнца, выныривая из густой чёрной завесы его волос. Краем глаза он замечает, как дрогнули в это мгновение десятки мелких огоньков, танцующих на парафиновой поверхности свечей; а до слуха донесся волшебный печальный гитарный перелив струн - в плеере сменился исполнитель - и Ренджи вдруг понимает, что хочет писать именно такую музыку: наполненную лиричной тоской, гармонией боли и буйством многоликих эмоций, что рвутся сейчас из него. Именно этот жанр был всегда близок ему, именно в нем он творил что-то для себя, именно нечто подобное он сыграл тогда Токи в церкви, но всё оно было не огранённое, не завершённое, чисто акустическое и без вокала и даже слов. И Солнце снова помог ему найти то необходимое, что Луна так долго искал. Даже, если Торкель не почувствует связи с этой музыкой, он уже часть её и, похоже, всегда был ею для Ренджи.
Он размыкает жадный отчаянный поцелуй, но не увеличивает между ними расстояние ни на йоту - мягко упирается лбом в лоб, тогда как под черно-красноватой водой с отблесками дрожащего огненного света всё очень даже напряжено.
- Ты тоже часто снишься мне… - осипший шёпот звучит эмоционально и живо, глаза прикрыты, дыхание сбивчивое, а руки продолжают удерживать Токи в нежных крепких объятиях, - образ часто мутный, но даже тогда я точно знаю, что это ты. - Касается губ в легком бесшумном поцелуе и выдыхает, шепча ещё тише, - дело не в унижении и не в силе, я просто не привык, и, наверное, правда…. боюсь чужой заботы и этой сильной привязанности. Потому что на самом деле всегда был один… - Снова шумный прерывистый выдох, ему тяжело говорить, но он хочет этого. И Ренджи немного отстраняется, не размыкая объятий, чтобы заглянуть в глаза Торкелю, пока тот не успел что-либо ответить, - Но я хочу их, хочу тебя и твоей близости - душевной близости, твой заботы и любви, и ради тебя я постараюсь. Потому что ради тебя я готов умереть. - Прямое признание в любви в Японии испокон веков не существовало, но с приходом американцев их фраза в три важных искренних слова была переведена одним из переводчиков-самураев именно в этой форме, и Ренджи неосознанно применил её, потому что она отражала его чувства слишком ярко. Даже без перевода он сам чувствовал именно так. Наверное, это менталитет на уровне генной памяти или его собственное личное безумие, которое, наконец, могло выливаться в его безграничных чувствах к любимому человеку, которого, казалось, он знал и чувствовал ещё в прошлой жизни, которого так долго и неосознанно ждал.
- Я люблю тебя, - добавил всё же эти три слова, потому что они рвались из него. - И хочу сделать тебя счастливым. Я приложу все усилия ради этого, sol. - Ренджи мягко улыбается и вдруг восхищённо продолжает, - ты, правда, сражался в танцевальном автомате? Это же именно то, что я думаю? - Покачал головой, продолжая улыбаться, пальцы сцепленных рук нежно поглаживали мокрую кожу спины Солнца, - ты удивительный, Токи-сан! Поистине уникальный и противоречивый человек, которого я когда-либо встречал, за это ты мне и нравишься. - Мягко поцеловал кончик носа своего парня, - я бы так не смог. Я даже на интервью прячусь либо сам, либо своё лицо и даже… не знаю… не из-за основной работы, а потому что… не знаю. Только, когда облачаюсь в образ Безликого, мне проще показать наши с ним эмоции миру. Но сражаться в подобной игре мы с ним точно не смогли бы. Ты… Покажешь мне эти игры? Я хочу узнать всё, к чему ты приложил свою руку и сердце. А я… я играми, к сожалению, не увлекаюсь - слишком много времени уходит на…. - Ренджи закусил губу, не зная говорить или нет - хоть он тогда в церкви и назвал себя убийцей, хоть Токи и видел оружие в квартире в Дерри, хоть тогда на полу этажом выше и признался в столь жутких вещах с «отчимом», но всё равно переживал, что может всё испортить, если начнёт рассказывать о себе. - На мой образ жизни… Я скучный и неинтересный - свободное время провожу с гитарой и чаще без конечного результата, и изредка смотрю аниме или фильмы про ниндзя и самураев. Но несколько раз играл с парнями по группе на приставке в файтинги - и это даже было весело. - Улыбнулся, а сам внутри очень сильно встревожился, как бы не разочаровать такого всесторонне развитого и потрясающего парня, который считает свою Луну идеальным, но на деле это абсолютно ведь не так.
Поделиться352022-03-02 08:56:46
Чужая дрожь ощущается как своя собственная. Объятия крепнут в утвердительном жесте, а сердце заходится в коротком крике – не то боль, не то наслаждение. На долю мгновения от этого шквала чувств, впервые плескавшегося внутри свободно и необузданно, становится страшно, однако, прежняя льдистая каверна вдруг расцветает жаром доменной печи, в которой песок плавится в стекло, а железо – в текучую лаву. То, что раньше было табуировано – теперь в его руках и душе. Он поймал в серебристую сеть своего одинокого безумия Луну, заарканил – сам даже не понял, как – и теперь ему стыдно за это. И стыд перемежается и с лаской, и с мучительной тоской, и с чем-то ещё, вызывающим подкатывающую горькую волну слёз до боли в уголках глаз – Токи не помнит, когда плакал в последний раз.
[indent]Не стремится остановить поток прекрасных эмоций – лишь отставляет бутылку пива на табуретку, чтобы вернуть крепкое обнадёживающее объятие; обнадёживающее сразу двоих. Может, обнадёживающее совершенно зря, ошибочно, и это блаженство – тот самый мизер, за который в обозримом будущем они расплатятся головой, но Токи не может об этом даже помыслить. Не получается представить себе картину любимого разлагающегося тела, когда оно так близко, когда жар мокрой кожи впитывается, смешивается с кровотоком, и от этих чувств хочется завыть подстреленным зверем. Они оба – такие покалеченные. Взглянуть, должно быть, страшно – выверни кто их души наизнанку, останутся лишь мешки из потрохов и костей. Подобное лечится подобным – и теперь, когда он впервые за десяток лет чувствует беззвучно хлынувшие слёзы, Торкель понимает это невыносимо чётко и не хочет ничего противопоставлять выведенному постулату.
[indent]Эта встреча была неизбежна, а их единение – написано рунами и иероглифами под их кожей.
[indent]Плюх за спиной и гулкий стук стекла о дно ванной отдаётся в голове почти неслышным эхом – они с Ренджи снова целуются, и есть в этой ласке особенный невидимый контекст. Ощущение завершения их пути навстречу, понимание друг друга и взаимных желаний, осознание взаимной моральной инвалидности, в которой им довелось, наконец, обрести самих себя. Встретиться лицом к лицу – и Торкель не может удержаться, чтобы не углубить поцелуй, сделав его не только сладостным, но и солёным. Руки его опускаются в воду, очерчивая напряжённые перекатывающиеся канаты крепких мышц Ренджи, и подхватывают его под ягодицы, с пушной лёгкостью усаживая выше, прямо на бёдра. Реакции мужского тела, впрочем, никуда не деваются, но мерещатся чем-то не безусловным, вторичным и не требующим немедленного продолжения – голову чуть ведёт от ударивших в неё обухом эмоций, и Торкель понимает, что начинает задыхаться от крепости объятий и жара мокрого глубокого поцелуя.
[indent]Слова Ренджи вдруг сквозят сомнениями – Токи тянется пальцами, чтобы утереть с его щеки солёную капельку и поцеловать место касания, позволяя Луне закончить свои объяснения в чувствах. Он понимает, насколько тяжело это даётся – и не ему одному, хотя себя ощущает холодным неподвижным камнем намного чаще. Когда речь заходит о чувствах, Токи становится ужасно косноязычным, нерасторопным, похожим на сломанную куклу, которая когда-то давно ещё умела говорить, да только батарейки сели. И он может только жаться сиро в тело возлюбленного, чтобы понять свою вещественность и не начать вновь растворяться в кислоте своих же собственных сомнений и страхов.
[indent]– А жить? Готов ли ты жить со мной?
[indent]Это была, воистину, беспрецедентная смелость – предложить такое. Торкель отвык жить с кем-то, а к полноценным отношениям он даже никогда и не привыкал – голову освещает идея того, что, может, все эти годы он просто искал именно Ренджи; мальчика, которого он потерял в ночь кровавого нападения; юношу, который, кажется, снился ему задолго до их реальной встречи под крышей рыбацкой лачуги. Токи не знает, как такое возможно, но он и не спрашивает себя – он припадает губами к ключице Ренджи, всасывая тонкую кожу над косточкой, после чего, наверняка, останутся багровые пятнышки засосов.
[indent]– Знаешь... До встречи с тобой я ведь думал, что я – асексуал, – говорит он тихо Луне на ухо, и в голосе отпечатывается лёгкая беззлобная улыбка. Именно он зажёг обратно Солнце, которое готово было навсегда погаснуть, обратившись продуктом стремительной сингулярности, и именно он пробудил в нём не просто звериное желание, но метафизическое понятие, прежде подвергавшееся беспощадной, жестокой критике. И если любовь – это болезнь, то, похоже, она цветёт буйным патогеном в их телах, даря в качестве побочного эффекта ощущение бесконечной эйфории в обществе друг друга.
[indent]– Расскажешь как-нибудь о себе? Ты всегда таишься и оглядываешься назад, – в его тоне нет обвинения или обиды, лишь лёгкая печаль и желание быть посвящённым в то, что Луна скрывает от Солнца на своей тёмной стороне, – ты боишься, что я не пойму? Или разочаруюсь и оставлю тебя?
[indent]Должно быть, он звучит слишком напористо, но Токи этого даже не понимает, шёпотом вопрошая, даже не думая, что может причинить боль. Он не привык подступаться так близко к кому-то, а потому ему тяжело выявлять для себя границы дозволенного – но глубинным нутром понимает, что может сделать что-то не так, и в извиняющемся жесте целует Ренджи в уголок губ.
[indent]– Ты прекрасная личность, я чувствую это. Разве может кто-то скучный и неинтересный любить так, как любишь ты? Писать такую музыку, какую пишешь ты? Я ведь послушал почти всё, – неожиданно признаётся Токи, заглядывая Ренджи в лицо, отводя с него чёрные как смоль пряди и пряча за ухо. И чуть отводит взгляд, пожимая плечами в запоздалом ответе на восхищённый вздох о его былой страсти к танцевальному автомату – Токи всегда был фанатом аркадных игровых салонов, и такие «танцы» виделись ему несерьёзным ребяческим развлечением.
[indent]– Это всего лишь игрушка. Мне было временно весело, и я веселился, как мог. Всегда сам с собой – музыка, игры, всё это только в одиночестве. Но, если хочешь – можем как-нибудь сходить вместе. В игровом салоне никто не посмотрит на тебя косо, а даже если и так...
[indent]Губы Токи оказываются немного ниже – под ключичной косточкой, целуя татуированную кожу груди. А после – он шепчет, уткнувшись носом в ярёмную ямку:
[indent]– Они за это заплатят.
Поделиться362022-03-03 20:18:28
ДА!
Оно бы вырвалось из него без раздумий. Это искреннее взволнованное и непоколебимое «да!»
Но ему помешало это самое пресловутое коварное в данном контексте «но»
… но нам нельзя …
Ренджи так не считал! Так считал Торкель, и Ренджи готов был мириться с его этим решением и ждать, ведь по сути они так и живут - вместе, пусть и через тонкие перегородки. И от этих видимых «громких» стен порой так невыносимо, что хочется выть - рвануть на этаж выше и выбить дверь с ноги, припереть Солнце к стенке и целовать. Целовать до одури всего - жарко, голодно, неистово, будто от этого зависят их жизни. И вовсе не так, как об этом временами волнуется Торкель, а наоборот, будто без этой дурной сумасшедшей связи для них не существует жизни вовсе, будто возможность быть рядом, максимально рядом, и чувствовать жар друг друга это их кислород и лекарство от всех бед. А там пусть хоть потоп.
Неужели Ренджи всё же дождался? Его мелко потряхивает от переполняющего трепетного волнения и бесконечного нежного счастья, но их идиллию чудовищным образом нарушает крепнущее ядовитым страхом осознание, что он все испортил и упустил момент дать свой ответ. Вопрос Токи - это же такой серьёзный шаг, посерьёзнее предложений выйти замуж или признаний в любви. По-крайней мере, именно так сейчас и видится, и чувствуется Луной в самом начале их отношений в этой жизни. Ренджи иногда кажется, что уже за эту он прожил, как минимум три, и несколько месяцев назад начал четвёртую. А сколько их было всего? Если его, а теперь оказывается, что и Токи, не оставляет чувство, будто они любили друг друга уже когда-то очень давно.
Ренджи мягко прикрывает глаза на чуть тянущие ощущения при жгучих поцелуях Солнца его ключиц, наслаждаясь ласками возлюбленного. Улыбается нежно, услышав признание об асексуальности, и ловит себя на мысли о том, что чувствовал себя очень схоже: несмотря на официальные документы о ненастоящем браке с напарником, Ренджи мог бы заводить отношения, когда они расставались на времена долговременных отпусков, но у него никогда таких мыслей даже не возникало. Грек своим насильственным отношением и откровенным использованием Ренджи в качестве субъекта для секса отбивал любые желания близкого контакта с кем-либо. Пусть даже порой ему и нравилось это насилие. А до него и после немца-каннибала желания, если и появлялись, то некая внутренняя установка не позволяла воплощать их в реальность - порой даже безобидный флирт с чужой стороны сводился Ренджи на нет на корню. Хотя именно с Вигольфом он впервые и познал, что такое удовольствие, чужое обожание и внимание с заботой, пусть они потом и обратились страхом и вынужденностью подчиняться и играть в двойную рокировку, когда тот всё узнал. Да и не считал, что направлены они были именно на него. Ренджи просто думал, что не создан для чужой любви, несмотря на столь говорящее имя, которое однажды сам себе и выбрал, не ведая даже его значения. Но всегда при этом где бы ни был и что бы с ним не случалось, он будто жил с любовью в сердце и в желаниях: чувствовал ее везде и нигде одновременно, неосознанно искал и ждал своё Солнце. Отчего-то он всегда это знал. Но даже не представлял, что уже однажды был слишком близок к своему Солнцу - в ночь того кровавого пиршества чужой изломанной жестокости.
Теперь Ренджи кажется, что все прежние мысли и догадки про их с Токи перерождениями, действительно, правда.
На просьбы рассказать о себе он всё же опускает взгляд - от желания Солнца узнать прошлое своей Луны и сладко, и горько. Да, он боится. Но он безумно рад, что Токи хочет заглянуть за завесы темных тайн его жизни и всего того, что сделало Ренджи тем, кем он является сейчас. Кто так открыт и одновременно закрыт перед своим возлюбленным - это неправильно - между партнёрами не может быть каких-либо тайн. Но может ли он поведать о чистильщиках, ведь эта правда наверняка станет опасной для Торкеля, а подвергать опасности своё Солнце Луна не может… хотя уже подвергает, находясь рядом с ним, будучи убийцей и безумцем с жаждой крови, который в любой момент может потерять контроль и даже не заметить этого. Ведь Ренджи так и не понял, что с ним творится и почему.
«Я такой лжец и лицемер…»
И эгоист… ныряя в желанные объятия, впитывая чужой аромат и тепло, чувствуя долгожданное спокойствие и гармонию, безоговорочную безопасность - чтобы Торкель по этому поводу не считал - не думает ли Ренджи только о себе?
«Слабак, охочий до любви…»
Которая может погубить и потушить его Солнце, не дав толком насладиться пламенем жизни.
«Что я делаю?!»
Внезапная паника и осознание неверности выбранного пути ошпаривает изнутри. Он будто даже не замечает осторожного короткого поцелуя в самый уголок губ, поглощённый штормовой волной непрошеных эмоций. Ренджи переводит шокированный взгляд на Торкеля, но ужас растворяется в густом мазуте его сверкнувших в отблесках свечей глаз и прячется за отведёнными в сторону волосами, сменяясь новой порцией приятного удивления, легкого смущения и тихого счастья. Такие качели - прилив и отлив за доли мгновения… и всё из-за его чёрного Солнца.
Ренджи смотрит широко распахнутыми влюблёнными глазами на «спрятавшегося» Токи - почему сейчас они никак не могут встретиться взглядами? А может, оно и к лучшему? И шумно выдыхает куда-то в волосы, поверх макушки своего парня, пока тот рассказывает о своём одиночестве; вновь чувствуя его ласковые горячие губы на своих отзывчивых чувствительных зонах, впитывая каждое его слово и интонацию, плавясь в его непоколебимых обещаниях чужой расплаты и заводясь уже только от одной мысли об этом. Наверное, от их страстной дикой любви, нарушающей все мыслимые и немыслимые законы, начертанные когда-то кем-то в древние времена, мир и правда может рухнуть и обернуться концом света. И уже только от одного такого предположения отчего-то сладко щемит в груди, голова идёт кругом, а возбуждение скручивает аж нутро в сладостных муках.
Ренджи запускает пальцы в волосы Токи и ласково, влюблённо елозит ими по шее и основанию черепа, по затылку и за ушными раковинами, чуть массируя и царапая ногтями, прижимая парня к себе, чтобы тот крепче уткнулся в его грудь и шею лицом. То ли это пиво уже возымело своё действие, то ли влажный горячий воздух с выжигаемым свечами кислородом, то ли сам Токи так пьянят его. Но Ренджи нравится. Нравится всё до последней капли, что творится между ними и отпускать он его вновь эгоистично не хочет, позабыв о своём внезапном болезненном озарении - но тело уже почувствовало голод…
- Моё настоящее имя Серидзава Минору - семя, из которого появился тот, кого ты знаешь. - И Ренджи начал свой тихий размеренный рассказ, чувствуя дыхание и сердцебиение своего Солнца, его тяжелые ласковые и слишком осторожные руки, его поддержку, любовь и заботу. Его желание знать. - Мой отец - Серидзава Ренджиро, японец. А мать - Розалия Прайс, американка из Хэйвена. Ты скорее всего знаешь эту семью, раз был знаком с Роксаной. Родился я тут… Незадолго до нашей встречи в той хижине я узнал о своих корнях - совсем немного, лишь факты - и получил от родителей Роксаны фотографию родителей с младенцем. Если хочешь, потом покажу. Они говорили, что мать покончила с собой в скором времени после того, как отец увёз нас в Лос-Анджелес в апреле 1995 года. Дальше я пока что толком ничего не знаю - информация засекречена и ее очень мало. Засекречена как-будто от меня самого. - Ренджи нахмурился и едва заметно усмехнулся. Но не было в этом отражении эмоций какой-либо злости, саможалости или безысходности, наоборот - уверенность в том, что рано или поздно он докопается до истины, ведь эта загадка только подхлестывала интерес и желание в очередной раз испытать себя.
- Но немного я всё же докопался до истины. Ее убили филиппинские гангстеры. В Лос-Анджелесе отец состоял в клане якудза Куроки, главой которого был его друг. В скором времени отец женился второй раз - на сестре-близнеце своего друга. Эту женщину Серидзава Минору - не я, - уточнил Ренджи, - считал своей матерью. У него есть сводная сестра, на три года младше. Он ее плохо помнит, но мои знакомые - хакеры, с которыми работаю - достали из архивов ФБР семейное фото. Тоже потом покажу, если захочешь. Минору воспитывался, как будущий наследник клана или же как советник, если у его дяди появится ребёнок. Он… нет… я… я обожал отца - он был потрясающим человеком, мудрым и мягким, но жестким, когда нужно, он души во мне не чаял. И учил меня пути любви и чести - он из самурайского клана. - Ренджи немного отстранился и подцепил пальцами висящий на цепочке на шее обломок старинной шпильки - ее навершие с журавлем, - это наша с ним семейная реликвия. А это, - он отстранился ещё чуть больше, чтобы Токи мог увидеть белые узоры на его разгоряченной распаренной коже, - татуировка нашего клана. Куроки обозначает черное дерево и в ней отображены корни сосны и лепестки камелии, - Ренджи мягко обхватил запястье Токи и поднёс к своей груди, указывая его пальцем на называемые им символы, - она не полная. Там ещё должны были расходиться волны и чёрные воды по плечам и рукам полностью. Но матушка… то есть мачеха сама ее сделала Минору, когда ему было тринадцать. Это какуси-боро - скрытая татуировка гейш. - Реджи хитро улыбнулся. - Я никак не понимал откуда она у меня и почему. Знаешь, как делается? В тонкие надрезы вводится рисовая пудра, которая остаётся белой, когда кожа нагревается от повышения температуры тела. Например, при занятии сексооом. - Брови игриво скакнули вверх, но продолжил он всё-таки с оттенком скрываемой боли и тяжести на душе, - кажется, именно из-за неё и погибла мачеха, и исчез Минору, чуть не погибнув следом. Зато появился я. Я ничего не помнил и не знал даже собственного имени. Меня спас и выходил человек, которого я считал тогда учителем и который почти через год нашел моих родственников из Хэйвена. Именно поэтому я оказался в этом городе. Именно поэтому мы тогда и встретились. - И Ренджи потянулся, чтобы укусить Токи за нижнюю губу.
Отредактировано Kurosawa Ren (2022-03-03 20:35:13)
Поделиться372022-03-05 09:16:05
Может, это всё влияние мифологического сознания. Сейчас, когда мозговые извилины плавились, как свечной парафин, размышлять об этом не было никаких моральных сил – тогда Токи решает безвольно отдаться в распоряжение своего воспалённого воображения. Он всегда побаивался самого себя и своих стремлений, мыслей, в которые, будто сквозь латексную осклизлую мембрану, прорывалась жестокая темень завоевательской первобытности – Торкель видел её в старинных фотографиях человека, что построил дом, позже названный особняком Палмеров. Он видел отражение в прозрачных, как лёд, и выпуклых, безумных глазах, один из которых был стеклянным – человек, носивший фамилию О'Гельт, был запечатлён на выцветшей фотографии в гамме сепии с мясницким тесаком, повисшим на ремне. Строгий, совсем простецкий фрак и повязанный у воротника-стойки чёрный платок, пускали пыль в глаза – даже сквозь украшение витых смолистых усов угадывалось поразительное, очевидное, и даже пугающее сходство, отдававшее дьявольским непоколебимым холодом. Сломанный и неправильно сросшийся нос когда-то тоже был чуть крючковатым, а подвязанные лентой волосы вились, как у чёрного пятирогого барана – как у его единственного наследника.
[indent]У чумного старателя любая цель оправдывала средства. Помелом своей злой алчной воли он проходился по лагерям золотодобытчиков, оставляя после себя лишь очаги вспышек смертоносных болезней, добивая тесаком тех, кто отличался крепким здоровьем – и храни Господь несчастных, что нашли бы стонущие стойбища с развивающейся заразой в заживо гниющих телах. Эти истории – сказки, что гуляли по Хэйвену городской легендой – неожиданно оказались правдой. И также неожиданно Торкель открыл в себе эту каперскую поработительскую тягу обнищавшего лорда, какая присутствовала в каждом, кто имел смелость называть себя Палмером – бери всё и не отдавай ничего. Был ли он таким же чудовищем, каким, если верить рассказам, был его предок, что под угрозой виселицы сменил фамилию, подделав документы, и срочно бежал с золотых сытных приисков Сан-Франциско в богами забытую дыру на границе с Канадой?
[indent]Никогда прежде Токи никого и ничего так страстно не желал. Даже тяга уехать к отцу, прочь, долой, за океан, и та была лишь размеренным, просчитанным и планомерным действием – так заключённый, стиснув зубы, роет ложкой подкоп, так партизан терпеливо сидит в засаде с взрывпакетами на пути у вражьих танков. Нет, тяга Торкеля-чёртова-Палмера была другой. Его Ренджи – не холодный расчёт, не замшелая привычка убегать от самого себя; в чужую страну или в фамилию человека, которому, говоря начистоту, было глубоко плевать на обоих своих сыновей. Его Ренджи – это неодолимая стихия, рок, который, наконец, настиг его, чтобы разбудить, заставить очнуться, резким болезненным движением сорвать с глаз шоры, и раскрыть перед лицом реальную карту голодного мира. Показать Торкелю зеркало – чтобы он увидел в отражении чужих глаз свою настоящую сущность.
[indent]Наверное, потому ему сейчас так страшно взглянуть в глаза возлюбленного. Страшно увидеть там себя – злостного потребителя, зажравшегося ублюдка которому мало чужого тела, и он хотел душу, и сердце, словно вот-вот у него их отнимут. Ренджи вскрыл себе грудную клетку, выломал рёбра, давая заглянуть в себя – и Токи хочет ткнуться носом в его пульсирующие болью внутренности, обсосать оральной лаской его всего с изнанки, выгрызть из него печали, сожрав подгнившие куски плоти, чтобы потом отпечатки зубов заполнились свежей, очищенной рубцовой тканью. Торкель переварил бы его болезнь и смыл бы после в унитаз – если бы мог.
[indent]Но всё, что он может – это нести болезнь; развивалась ли сейчас в любимом бацилла, бактерия, вирус? Или отнимала постепенно разум, как это случилось с Шарлотт?
[indent]Чувства нахлёстываются одно на другое – праведное желание осчастливить, и повелительная жажда обладать. Но он знает – любовь не про владение. Токи обдаёт волной отвращения к самому себе – и он слушает, слушает чудовищные речи своей Луны, которым место, казалось бы, только в фильмах жанра «триллер» с закрученным сюжетом и резкими неожиданными поворотами, которые крепко хватают за яйца и трясут, не отпускают вплоть до финальных титров. Но финальных титров не будет – Торкель их не хочет. Он хочет слушать и дальше, без упрёков и сомнений впитывая в себя правду чужой жизни, сожалея, что не может отдать того же. Сейчас он не может признаться даже самому себе в глубинном эгоизме его влечения, от которого, как от тяжёлых наркотиков, он теперь не может отказаться – Ренджи стал его морфием от болезненной опухоли, под названием «жизнь».
[indent]Токи заводит руку за спину, беря упавшую в воду бутылку с эмблемой тигра и ставя её на табуретку – и, наконец, находит в себе смелость посмотреть на Луну. Ренджи водит ладонью Токи по своей груди, обрисовывая контуры татуировок, позволяя не только увидеть, но и почувствовать под пальцами лёгкую припухлость вен, качавших кровь в поджаром теле – тогда он откидывается назад, упираясь затылком в борт ванной, заглядываясь на уходящее в воду тело Луны, как на произведение искусства. Изгибы отшлифованных косточек, украшенных не только чернилами, но и обломком фамильной ценности – у Торкеля, кроме своей не_норвежской внешности, не было ничего, что ему бы досталось от семьи, в которой за всю жизнь он не получил ни унции любви.
[indent]И теперь он упивался доверием и теплом. Он зачёрпывал в сложенные чашечками ладони тёплую ароматную воду, будоражившую чувствительные рецепторы невидимыми возбуждающими парами, и омывал торс Ренджи, обводя изгибы блестящего в сиянии свеч тела. Изучить плечи, будто видя впервые – снова зачерпнуть воды и обогреть округлые акромионные косточки, чтобы спуститься к локтям, прощупывая расслабленную силу трицепсов. Слушать любовника и гадать, как он смог пережить собственную незавидную жизнь, утонувшую в криминале слишком рано – и как же так вышло, что из всех возможных вариантов дорог Ренджи ступил именно на ту, что привела его к Токи, несущему прямую угрозу его жизни?
[indent]Он зажмуривается, точно от боли. В какой-то степени, ему и было больно – из-за противоречий, из-за своей любви, и, в том числе, из-за тяжелеющего от прилившей крови низа живота, когда Ренджи прикусывает его за нижнюю губу.
[indent]– В ту ночь я боялся, что тебя убили. Я искал тебя после того, как всё закончилось – но так и не нашёл. А потом уехал в Норвегию с надеждой, что больше никогда не вернусь. В 2011 году меня контузило от террористического взрыва в Осло, и даже тогда я и не подумал уехать. Но теперь...
[indent]Руки опускаются под воду, обведя изгиб юношеской талии, чуть задерживаясь на тазовых косточках, и вновь выныривая, оглаживая бёдра и колени Ренджи скользящим ласковым жестом.
[indent]– Теперь я думаю, что вернулся не зря. Что остался не зря. Ты тот, кто ты есть – и такого тебя я полюбил. Может, ещё тогда, в хижине, но просто не понял, что со мной происходит. Я был просто напуганным мальчишкой без перспектив в жизни.
[indent]Торкель присаживается, отлипая от стенки ванны, чтобы заключить Ренджи в объятия – чтобы вжаться крепко, без слов показывая свои желания и чаяния. Чтобы сбросить с себя поволоку едкого страха, которая жрёт его кусками, не давая свободно вздохнуть – лишь коротко и судорожно, как от оголодавшего предсмертного бреда. И он тянется к уху Луны, чтобы прошептать на самой грани слуха:
[indent]– Но я нашёл тебя.
