adam jensen — trouble

— отец священник, сидит на оксиконтине после травмы бедра (Авель Морроу);
— мать страдает ранней деменцией (Вивьен Морроу — бедовая);
— постоянно курит, регулярно пьет: темное пиво и дешевый бурбон;
— не любит пускать посторонних туда, где спит;
— круто готовит стейки и мастерски обращается с ножом;
— имеет большую, но хаотичную библиотеку, пользуется очками для чтения;
— считает сон универсальным лекарством от проблем, хотя как-то практиковал
депривацию из чистого любопытства, способен заснуть практически в любых условиях;

Предаст же брат брата на смерть, и отец — сына;
и восстанут дети на родителей, и умертвят их;
и будете ненавидимы всеми за имя Мое;
претерпевший же до конца спасется.
Мф. 10:21

Мы достигли критической точки. Полумеры ни к чему не привели.
Из "Большой книги общества
Анонимные Алкоголики"

Не работает насос —
Управляли им вандалы.
Боб Дилан

— Мне жаль, что я так и не смог вложить в тебя добродетели.
— Мне похуй на твои сожаления. Засунь их в жопу и подотрись иисусовым венком.

Забавно, как в городке с подобным названием жизнь в семействе священника гнила и превращалась в сущий Ад.

Начиналось не так уж и плохо. Их дом мало чем отличался от прочих, являя собой образец заурядного американского благополучия — светлые стены, чистенькая подстриженная лужайка, мангал и выбеленный сарайчик на заднем дворе. Над крыльцом, в зависимости от ветра, то развевалась, а то уныло свисала звездно-полосатая гордость нации. На подъездной дорожке подтекал маслом старенький Приус. Здесь то и дело сновали посетители: прихожане Авеля Морроу, подруги из книжного клуба Вивьен.

Ривер родился там — в уютной до безобразия спальне на втором этаже, пока над Вивьен покрикивали птичьими голосами две престарелые акушерки из общества “Домашние роды”. Авель принял первенца из их рук, все еще чумазого, в ошметках материнской утробы. Плачущего яростно, стучащего по груди отца крохотными кулаками, словно тот уже нес ответственность за все грядущие испытания и невзгоды. Авель смотрел на сына. В прошлое воскресенье молодой пастор прочитал в церкви отличную проповедь о тихом семейном счастье. Её утонченную проникновенность отметили все, включая будущую мать, устало лежащую сейчас в ореоле своих спутанных длинных волос. Да, проповедь получилась отличной. А теперь, держа на руках этот крохотный комок негодования, Авель вдруг подумал: “Вот дерьмо”.

Их отношения не заладились с первых лет. Авель стремился воспитывать сына теми же методами, что впитал от собственного отца. Предъявляешь требования — ждешь беспрекословного их исполнения. Разве не в этом суть любви к Отцу, проходить испытания веры и прочности? И разве паства не откликалась с благоговением и благодарностью, когда он указывал верный путь?

Но причина той мысли, что посетила его в день знакомства с собственным сыном — воспоминание о первой встрече с Вивьен. В школе, у шкафчиков, когда он отпросился у медсестры с изжогой, а она прогуливала урок с баллончиком краски, которым на дверце своего бывшего с упоением рисовала такую похабщину и писала такие слова, что стыдно было даже взглянуть. Тогда она обернулась к нему, сверкая глазами, в огне которых краснокожие чертята отплясывали буги-вуги.

— За что ты его так?
— За то, что он дерьмище и мудак.

Новоиспеченный отец пытался стать ответственным, благожелательным наставником, но сын, казалось, почти и не замечал этого, зато боготворил свою мать. Чему бы Авель ни пытался его обучить, все заканчивалось сердитыми слезами из не по детски серьезных глаз и совершенно не богоугодным желанием отвесить воспитательную затрещину, чтобы простые истины доходили быстрее. Вивьен затевала ссоры: “Ты требуешь всего и сразу, он же маленький”. Авель хлопал ладонью по столу: “Он должен понять, что ничего в жизни не бывает так просто”.

Что просто не бывает и не будет, Ривер усвоил накрепко годам к десяти. Любое его побуждение и достижение отец встречал сдержанной улыбкой, предшествовавшей объяснениям, как стоило сделать получше. Любая проблема разбиралась с позиции лучше бы ты. С прихожанами церкви пастор поступал иначе. Идеальный слушатель. Чуткий наставник. К одиннадцати годам Ривер возненавидел большинство из них и перестал делиться с отцом своими проблемами. К тринадцати годам перестал делиться и с матерью, с таким трудом державшей их хрупкий мир в равновесии.

— Они мучили кота, хотели убить.
— А ты что? Избил их скейтом своим. Это лучше? Не рассчитывай, что я куплю тебе новый.
— Да плевать мне на доску. Они его мучили.
— Лучше бы ты просто позвал кого-то из взрослых.

Свой собственный секрет Вивьен удавалось хранить достаточно долго. Среди вереницы толстых ежедневников, в десятках линованных квадратных листочков, облепивших бока холодильника и пробковую доску в коридоре. Секрет прятался в растущей задумчивой молчаливости и отказе от книжного клуба. В календаре ее телефона, под завязку набитого напоминаниями. Трень-трень, каждый день.

Угрюмым подростком Ривер так и метался между отрешенностью и вспышками раздражения, вызванными полным непониманием, можно ли хоть что-то в этой жизни сделать как надо. Насчет незначительности своего авторитета Авель ошибался очень сильно. Даже осознавая всю тщетность попыток, Ривер пытался найти в нем точку опоры посреди бесконечного хаоса. Тянулся, срывался, и взрывался яростью от бессилия.

— Я лишь делюсь с тобой опытом, которого ты пока не набрал.
— Ты не делишься опытом, ты попрекаешь и бесконечно ебёшь мне мозги.

Точку поставил выпускной год. Ривер учился неплохо, но лишь в той степени, чтобы считаться устойчивым среднячком, к старшим классам из него вышли последние остатки энтузиазма, зато в жизнь окончательно вошли сигареты, татуировки и тусовки по портовым заброшкам. Хоть как-то сочувствуя задерганной матери, ее он предупреждал о том, что поздно появится дома, вот только она все чаще встречала его паникой и слезами, потому что совершенно забывала об этом. И о многих других вещах. Она делала огромное количество ошибок в домашней бухгалтерии, при том, что раньше вела все документы идеально. Все чаще рассеяно терла виски посреди разговоров, будто ей тяжело сосредоточиться. Потом имена соседей: “Что за Карен?”

Сложившийся паззл на отца с сыном обрушился оглушающей пустотой. Но Авель привык воспринимать жизнь полем боя, и в этой битве он собирался сделать Ривера своим лучшим солдатом. Видит Бог, раньше отпрыск рос дармоедом, теперь ему придется трудиться, воздать матери за заботу. Подтянув все пробелы в учебе, он должен был поступить в колледж и выучиться там на медбрата. Пока Отец возьмет на себя заботу духовную, Сын будет обслуживать материнское тело. Ривер выслушал отрешенно, вышел из дома и не возвращался три дня. А после экзаменов в кратчайший срок устроился на работу. Никаких документов в местные колледжи он даже не подавал.

— Моя вина, чего-то я не смог тебе дать, чтобы ты не был таким эгоистом.
— Я слышал это тысячу раз. Расскажи, блять, мне что-нибудь новое.

Спустя еще пару лет жизнь под одной крышей с отцом стала невыносимой. Упреки и недовольство лились беспросветным потоком, пока Ривер обхаживал мать без всякого образования и чутко следил за тем, чтобы она вовремя принимала таблетки, мылась, возвращалась из ближайшего магазина домой. Ривер купил ей детский браслет с джипиэс и застегивал так, чтобы ей не удавалось снять его случайно. Потом пастор Авель сломал бедро, когда упал с полуразобранной крыши сарая, и на поруках сына оказались двое. Ривер пахал как проклятый. Кость срасталась мучительно долго и спустя несколько месяцев запасы отцовского оксиконтина иссякали вдвое быстрее, чем следовало.

— Ты подсел.
— Оставь меня. Ты бы за матерью лучше следил.

В конце концов Авель встал на ноги. В тот же день Ривер собрал в дорожную сумку самые необходимые вещи и отправился в скитания по многочисленным знакомым и немногочисленным друзьям. Тогда ему было двадцать три. И он не мог уехать из Хэйвена, потому что исправно навещал свою мать. Вивьен больше не помнила его имени.

• связь.
искать здесь