Погодите, сейчас, чихну разок...

И чихаю. Как и пообещала, всего разок, честно-честно. Да так тихо, тоненько, что этот мой чих, наверное, можно с комариным писком перепутать. Ну или с мышкиным, на крайняк, кошачьим. С последними, этими мелкими бессовестными хищниками, к слову, у меня сегодня особая связь, не побоюсь столь громких слов, практически абсолютное внешнее сходство. И не потому, что по природе я такая вся по-кошачьему хитрая и симпатичная, нет — не утруждайтесь, комплиментами меня сегодня не умилишь. А потому что все собравшиеся в этот великий (нет) день в этом историческом (тем более нет) месте добровольные идиоты вынуждены одеваться и разукрашиваться в соответствии с народными настроениями да приказами сверху. Вот и я тоже вынуждена — представьте, кисонькой.

[float=right][/float]

Будто бы уже давно вжившись в образ, лапкой почёсываю свой сморщенный в предвкушении второго чиха носик и тут же эту лапку в панике одёргиваю. Огибаю кролика, пришивающего к своей юбке белый помпон, — девочка эта чуть ли не двухметровая, угловатая такая, но дюже милая, ей богу! — и подхожу к зеркалу, осматриваю своё лицо на повреждения. С удивлением отмечаю, что чёрная точка на кончике носа ни разу не размазалась. Чисто ради эксперимента тру его ещё раз, затем и щёки в криво нарисованных усах, убеждаясь, что маркер оказался, вот ведь чудо американской химической отрасли, перманентным.

Претензии к организации этого мероприятия и уходу за рабочей силой я выложу Честити потом. Когда у неё, возможно, появится на меня вообще время. Не видно её в этой каморке, не слышно. Небось, затерялась где-то между пузиков бизнесменов и организаторов, которые, кажется, только совсем недавно начали о мероприятии вспоминать. И то только потому, что, наверняка, проголодались.

Сегодня у нас, как вы, возможно, уже поняли благотворительный вечер. Целый день Дерривский приют имени, должно быть, уже практически святого Франклина держит свои двери открытыми для совершенно любого контингента — даже парочка бомжей заходила, было дело. Но особенно приветствует родителей с детьми, если первые в этот трудобудень сумели с работы отпроситься. Ведь такое происходит крайне редко! Приют устраивает интерактивы с пушистыми жителями, проводит мини-экскурсии, знакомит гостей с потенциальными питомцами и вообще всячески пытается жителей города к себе завлечь. Огромные скидки на выкуп животных обещает, устраивает в своих стенах чуть ли не контактный, мать его, зоопарк. А вечером приглашает желающих (и располагающих парой десятков долларов) присоединиться к банкету, такому добротному, с живой музыкой и всяческими представлениями. Деньги, как говорят, пойдут в какой-то там фонд защиты животных и, вероятно, всё же в их карманы — для содержания животных, разумеется! Хотя, надо признать, содержат здесь бедняжек действительно неплохо, особенно учитывая их количество.

Потому, надо считать, столько волонтёров и понабрали. Хотя считать я их вообще не собираюсь, и без этого дел вдруг оказалось по горло. Скинула на меня Честити свои мелкие заботы, а сама... пошла языком чесать, чего-то там дальше организовывать. Свою будущую жизнь, наверное. Замужнюю.

А я, тем временем, оставшаяся наедине с ребятами в выделенной нам каморке, проверяю на приличность наши импровизированные костюмы: приклеили, значит, мы друг другу кто что нашёл и у кого как получилось, а теперь вот надо думать, как этот срам прикрыть. Сама вон припёрлась после школы в чём мать родила, теперь приходится чью-то кофту накидывать, с леопардовым принтом. Даже если о леопардах здесь никто не слышал.

В целом, впрочем, если смотреть издалека, выглядит даже как будто бы неплохо.

Чего-то там распоряжаюсь, делегирую по привычке большую часть ненужной работы юным активистам и поспешно выхожу из каморки в коридор. Анализирую пространство на наличие визуальных уродств и в итоге чувствую уродство на немного другом уровне: воздух здесь пропах кошками, псинками, крысками всякими и определенно много кем ещё. А поверх всего этого... едва заметно блуждает аромат хвойного леса, который мы ещё с утра продолжаем разбрызгивать по коридорам. Надо бы побрызгать снова — решаю я и тянусь за телефоном в карман леопардовой меховушки.

Только до меня дотягиваются раньше. Рукой. Честити.
Явление Христа народу.

— Так, Рикки, ахтунг, — молвит Христос и торопит меня куда-то, по пути приговаривая: — мы, кажется, забыли побеспокоиться об одном из приглашёнников, — без прелюдий и предварительных ласк бросает она в меня новой задачкой. Не даёт мне и слова вставить, продолжает: — мальчик будет бренчать на гитаре до официального начала вечера, ну и потом тоже, вероятно. Надо хотя бы сделать вид, что мы о нём беспокоимся.

— И где этот вид надо делать? — уточняю я неохотно, пытаясь не забыть себе напомнить в следующий раз, чтобы больше на такие штуки не ходила, — И как?

— Где-то там, в той стороне, мне сказали, есть у них какая-то игровая комната...

— Игровая комната?

Это там с ними играются или... они играются друг с другом?

— Не спрашивай. Давай стрелой туда, по пути, может, кофею какого захвати, или водички. Там где-то столик с закусками стоял... — Честити снова отвлекается, теперь уже на орущий в руке телефон, и, уже убегая, скоренько добавляет: — в общем, сделай с ним там что-нибудь. Через минут двадцать  можно начинать выводить на улицу. И не забудь вынести ему туда плед!

Вот и забуду!

Разворачиваюсь в том направлении, что Честити только что указала, и плетусь — за вкусняшками и кофеёй. Еле нахожу, конечно, и еле доношу, но всё же, наверное, умудряюсь наткнуться на искомое помещение. Не без наводки выбегающих из него котиков. И бульдожки. Обхожу ребят вокруг, надеясь, что они меня своим возбуждением не заденут, и проскальзываю внутрь.

Тут же замечаю повернутого ко мне спиной блондинистого парня, в одной майке сидящего на полу и перебирающего аккорды. Надо не забыть действительно плед ему отыскать, а то, похоже, раздеваться он любит, даже в ноябре. Хотя здесь, надо признать, жарковато.

— Доброго денёчка, — весело и максимально дружелюбно растягиваю я и ставлю на ближайший столик добытый провиант. Осматриваюсь, приговаривая: — надеюсь, вы тут особо не скучали. Скоро можно будет выходить на улицу, разогревать публику и всё такое.

А когда оборачиваюсь, хмурюсь — в неверии и полном ахуе.

— Серьёзно?... Ты?...

Запомните: если рядом с башней нет дракона, но внутри есть, по некоторым, возможно, не совсем достоверным источникам, прекрасная принцесса, не суйтесь туда, не забирайтесь. Она того не стоит. Ящерки — звери умные; знают, что имеет смысл оберегать, а что лучше вообще за три версты да с зажмуренными глазками обходить. Ведь не все принцессы, с виду белобрысые и кудрявенькие, одна к одной восхитительно прекрасны.

Вот эта, к примеру, вообще оказалась троллем. Сама себе, что называется, желчедышащий дракон. С высоты-то своей сладостно почирикает, а потом на полдник (заметьте, даже не на полноценный обед!) вас бесстыдно скушает. Причём, скушает не в самом традиционном понимании этого слова. В более развратном таком. Ведь современные драконы бывают разные. И если вы не тот самый осёл, любитель чешуйчатых попок и горячих язычков, то бегите. Лучше сразу летите. Не страшно, если разобъётесь. Правда!

Только вот мне лететь уже некуда. Как никак, рыцарь-то я наёмный, хоть и формально добровольный, и прынцессу эту спасать мне моё начальство вот буквально только что затребовало. Да так, чтобы со всеми удобствами, значит, с уважением. В общем, к превеликому сожалению, ничего сверх своей узкой рыцарской компетенции сделать не могу. Из того же рукоприкладства мне доступно, разве что, вынесение (или, может, хотя бы выбрасывание, ну?) Высокого Белобрысия на руках во двор. Не больше. Отрезать ей бесстыжую её косу уж точно не позволят. А ведь так хочется...

— По запаху нашла, что ли? — возвышается надо мной двухметровая моя суженая. Улыбается, голодная, закусывает губу, по привычке чуть ли не облизывается. А я облизываюсь. Наверное, от нервов. От них же усмехаюсь — одобрительно, практически восхищённо (вот это стойкость пикаперского духа!) и одновременно возмущённо (вот это он ахуел!). Мельком пробегаюсь по традиционному принцесскиному одеянию: по майке и узким джинсикам — и понимаю, что, да, до сказки нам действительно ещё далеко. Зато рыцаря из себя строить тоже не надо, судя по всему.

Вот и славненько, вот и договорились.

— Так это ты... — моя ухмылка, кажется, становится всё шире и шире с каждым сокращаемым между нами сантиметром — ...такой гадкий запашок издаёшь! А я-то всё со своим освежителем воздуха...

— Вот ведь сучка... — надувшись, пробурчал Аарон себе под нос. И тут же добродушно взоржал.

Вот ведь дурачок...

Хотя, знаете, дурачок дурачком, а ведь умеет моментом пользоваться, умеет! Цепляет меня ловко своим пальчиком за ошейник, манит к себе. Еле успеваю поперебирать пару раз короткими ноженьками перед тем, как оказываюсь под согнутым под опасным углом ним. От неожиданности чуть не припадаю к кудрявой его груди, но вовремя успеваю физику предвосхитить — выставленными вперёд ладошками, которыми по итогу, в попытке словить равновесие, разумеется, упираюсь ему в живот. Ну или куда-то рядом. Наверное.

Даже нечего на такое ответить. Лишь тупо смотрю на парня снизу вверх, возможно, немного потерянно (из-за внезапной близости), но зато определённо гневно. Неужели он думает, что ещё одна попытка, особенно настолько наглая, хоть что-то изменит? Неужели на что-то ещё надеется? И на что? На то, что я, тронутая его этой уверенностью, отбитой упёртостью, прямо тут раздвину ноги и мы вместе под стоны укатимся в сказочный закат?

Такими темпами укатится он сам — и не в закат, а в туман. Как грустный колобок, одинокий и неудовлетворённый.

— Аарон, коробки! — слава богам, доносится откуда-то женское командное, и, по лицу Аарона видно, не самое приятное. Хватка на моём ошейнике ослабляется, взгляд его, прикованный к моему, тоже, и я, наконец, вспомнив о своих шаловливых ручках, что преспокойно всё это время были где-то на нём, поспешно их прибираю. Стараюсь особо не реагировать на это его хитрое подмигивание, лишь холодно смотрю ему, уходящему, вслед.

— Не надорвёшься?... — добавляю тихо ему в спину. Прынцесса он к труду не привыкшая, мало ли.

Но среди нас двоих к такому труду больше не привыкла, наверное, всё же я: стою, в сомнениях перенося взгляд с разбросанных по полу пожитков Аарона на него самого, всего такого занятого, и взвешиваю необходимость что-то с этими вещами сделать. А затем и фыркаю, то ли на свои обязанности, то ли на высказывание о «волонтёрках». Вот уж на ком-ком, а на этих самых волонтёрках всё их «веселье» сегодня и держится.

— ...иначе твоей псинке придется жить на улице... — на этих словах я, поднимающая всё-таки с пола гитару и толстовку, вдруг чего-то хмурюсь. Оборачиваюсь и замечаю тут белую бульдожку, короткими перебежками огибающую игровую в моём направлении. Она поднимает на меня взгляд и сразу же, без особого интереса, пролетает мимо.

Вот ведь! Со сколькими животными за всю жизнь ни сталкивалась, ни одно меня ни разу даже не уважнуло по-человечески. Либо воспринимает как своего (даже не противника!), либо вообще как существа более низшего порядка, как чуть ли не малого дитя. Рэм, к слову, такой же. Скорее меня за шкирку потянет, чем команду мою выполнит. Этан, засранец, научил, всё он!

Но сейчас мне даже не так обидно — наоборот, быстро от пса отвлекаюсь, в непонятках рассматриваю Ааронову широченную спину, выглядывающую из кладовки. Вижу лишь, что после этих слов он будто бы пригорюнился (насколько может пригорюниться спина), хоть и потом, вернувшись ко мне, попытался это под своим нежным детсадовским троллингом скрыть.

— А мы оргию ещё ту замутим, — провокационно обещаю я, так, чтобы меня услышала эта желчная бабенция, специализирующаяся на коробках. — Посмотрим, у кого инвесторов будет больше. Кисок они, все-таки, любят даже чаще, чем сами приюты! — ещё громче, ещё увереннее, чем прежде. Вижу, как на свет выглянуло покрасневшее от гнева женское лицо, и мысленно праздную очередной триумф.

Закинув демонстративно на плечо толстовку своей принцессы и подобрав гитару, не совсем аккуратно, конечно, но как уж умею, двигаю к двери. Озираюсь, убеждаюсь, что внимание кладовочной аудитории всё ещё приковано ко мне, и со всей силы, со всей возможной показушностью, с ноги открываю нам путь наружу.

— Мне те, что пооранжевее, пожалуйста, — киваю я на коробку, действительно ожидая обещанные благодарственные бубенчики. Не за то, что открыла дверь, нет. Скорее уж за удачный акт унижения сотрудницы. — Особо губу на раскатывай, — заметив загоревшиеся от вида девушек глазки Аарона, наклоняюсь слегка в его сторону. — Большинство из них такие же несовершеннолетние и не дающие, как и я.

А ведь слукавила чутка, признаться, слукавила. Желающие обвить ножками эту полуголую кудрявую бестию, наверняка, найдутся — одна вон, что в кладовке, уже нашлась. Единственно, кто ей позволит, правда? Не на моём веку, не в моё дежурство — это точно.

Зато в моё дежурство, видимо, произойдёт всё остальное...

Один клубочек подкатывается к моей леопардовой ноге. Десятки других таких же расползлись по траве, уже чуть подмёрзшей и помятой, кое-где в чьём-то говне.

Надо распорядиться прибрать, определённо.

— Не понял. Ты разве не должна была кинуться за ними наперегонки с усатыми соперницами? — допытывается до меня таки надорвавшаяся принцесса. Те самые соперницы, вижу, ушки-то уже навострили, внимание на нас обратили.

— Рано, — на удивление смиренно, спокойно отвечаю я, поднимая клубок с земли и закидывая его обратно в коробку. Не хочется мне будто бы этого засранца снова унижать, не тянет. Заболела? — Ещё не вечер. Успеем. Старательно копим энергию.

Присаживаюсь на кортаны, предварительно обезопасив платье со всех сторон, и принимаюсь собирать оставшиеся клубаны в помятую коробку. Кошусь на Хэдли недоверчиво.

— А ты чего, в кабалу продался, что ли? У девочек твоих верных деньги на концерты закончились? — практически с сочувствием хмурюсь в его сторону в попытке не слыть последней сволочью. Все-таки, не последняя я, это точно! — Ладно, в любом случае, — пошатываясь, поднимаюсь на ноги и, подобрав обратно собранную коробку в руки, озираюсь по сторонам, по своим волонтёрским владениям, — ты, главное, не чуди. Пожалуйста? Давай ненадолго представим, что мы... хорошие знакомые, и что мы пришли сюда работать. Или что-то вроде того.

С плохим настроением, сама не знаю от чего, начинаю отшагивать в сторону высыпавших на улицу волонтёров. Все как на подбор — пушистые, с ушками и хвостиками, юные и готовые на самые грязные, на самые неблагодарные труды. А я готова им таковые предоставить.

— Ребята, это Хэдли. Хэдли, это... ребята. Знаю, вам очень приятно друг с другом познакомиться, но время деньги — и вообще, нужно тебе что-то придумать. — Осматриваю Аарона с головы до ног, вздрагиваю при виде оголённых белоснежных ручек его, в ноябре-то месяце, и, скидывая куда-то на травку принесённую коробку, отставляю гитару к одному из вынесенных столиков. — Оденься уже, ради всего святого. — Протягиваю ему толстовку. — И кем-нибудь нарядись. Думаю... олень тебе как никому другому подойдёт. Где-то у нас были рожки.

Одна из волонтёрок обещается принести из нашей коморки что-нибудь похожее на эти самые рожки, и я одобрительно киваю ей вслед. Затем переключаюсь обратно на парня, еле сдерживаясь, чтобы снова на него не нахмуриться.

Вот ведь... испортил мне тут настроение! И не пойму даже, как именно.

Рука, вдруг опустевшая, на мгновение застывает в воздухе. А пальцы, ещё до конца согреться не успевшие, трусливо сжимаются в малюсенький кулачок. Боже, какое позорище.

— Да уж... это было жестоко, Вуд. —

Провожаю растерянным взглядом удаляющуюся спину своего некогда "хорошего знакомого". Тем временем, сама стою пару секунд в несвойственном мне расстройстве, непонятном беспокойстве, тупо молчу — тут же исправляюсь, трясу непримиримо головой и, наконец, пряча неловко вытянутую руку, обращаюсь свойственно грубо к волонтёров заинтересованной группе:

— Чего встали? Не ваше собачье дело, расходимся! —

Некоторые из ребят, нарядившиеся кем угодно, но только не собаками, постояли чутка, правда, в недоумении на месте, видно, считая, что их это не касается, но в итоге за остальными всё-таки пошли. Словили, небось, больно выразительные выражения моего перекошенного лица. А, может, и не только его — кто меня знает?

Наверное, я и сама не знаю. До сих пор не понимаю, что на меня такое нашло. Чувствую себя паршивее некуда. Мало того, что надо мной привычно издевнулись, из рук моих толстовку грубо вырвали, на эмоцию негативную вывели, так ещё и выставили жестокой, бессердечной... занозой в заднице. Выдернув эту занозу напоследок так театрально, что вызвали к себе всенародное сочувствие, а ко мне — осуждение и, пресвятые фонарики, кажется, жалость! И всё мне. Всё мне одной несчастной, неправильно понятой. Несправедливо! Крайне, блять, неприятно!

— И что здесь только что произошло?

Трагически медленно оборачиваюсь через плечо — вижу знакомую, на удивление, человеческую рожу, в чёрном брючном деловом костюмчике, без всяких, знаете ли, животных принтов и всего такого, и, в то же самое время дико ей завидуя (может, если бы не этот мой хаотичный кошаче-леопардовый образ, я бы сегодня тоже не стала так на всех беспричинно агриться и рычать), старательно сдерживаюсь, чтоб не запрыгнуть ей на руки да завыть, обливаясь слезами-слюнями, прямо на этот её прекрасный пиджачок.

Но меня хватает только на таинственный всхлип... точнее, шмыг.
— Ну ты чего? — подходит Чесс ближе, обнимает за плечи, слегка нагибаясь вслед за моей опускающейся всё ниже головой, чтобы заглянуть в самые глаза и, со вздохом, полным понимания, уточнить: — опять, что ль, надурила?
Возмущённо зыркаю на неё, родную, аж до трясучки мудрую, всезнающую, и шиплю: — В смысле опять?
А подруга, хлопая меня по спине успокаивающе, приговаривает: — Ну как? По собранной мной статистике...
— Так, стопэ, — прерываю её, заранее результаты этой статистики предугадывая, — не надо мне сейчас пихать свою замудрённую психологическую аналитику. Мне, на минуточку, хуёво, Чесс! Не видно? — полуобнимающиеся, полудерущиеся, мы лавируем меж оставшихся у здания столиков в попытке их не задеть. Они, кажется, не настолько стойкие, как нам обещали.
— Это вы столько ещё не расставили? — поинтересовалась великий организатор, — очень вовремя! — но тут же, поймав мой тот-самый-взгляд, закатила глаза и вернулась к предыдущей теме обсуждения: — ладно-ладно, понимаю. Извини. Но... Рикки, честно? Я уверена, хуёво не одной тебе.
На этой фразе я чего-то вся замираю. В каком-то глупом, медленном, но таком нужном осознании...
Тем временем, поправляя свои миниатюрные очки, Честити прищуривается в неопределенном направлении: — А это, случаем, не твой Кит? — и тем самым заставляет меня в том же неопределённом направлении посмотреть.

Объект моего осознания сидит там, примостившийся на пыльном, вынесенном исключительно для гостей кресле, и перебирает пальцами струны, должно быть, своей души. Куряга, и не оделся ведь! — но уже упомянутое осознание с чего-то не позволяет мне более им возмущаться. Во всяком случае, в тех объёмах, к которым мы оба привыкли.
— А чего это он тут делает? — тихо спрашивают меня.
— Сама пока не поняла, — ещё тише отвечаю я, практически жалостливо, отчего-то тоскливо. Видно, не хватает мне... прежнего Аарона — того идиота, который творил дичь похлеще, чем я, и даже этого не понимал. А то сидит сейчас весь из себя такой одухотворённый, мыслями увлечённый, периодически похихикивает, и вот прям не узнать. Ни разу не видела у него такого загадочного — печального? — взгляда.
Неужели... Кит обиделся? Неужели... его обидела я?
До Честити и её психологической аналитики не могла этого понять. Не видела за собственными переживаниями переживания других. Что уж там, никогда не вижу. Не раз замечала, что эмпатия у меня ни к чёрту. И это замечали не раз другие — и подруга чаще всех.

— Не знаю, что между вами такого произошло, — она за плечи разворачивает меня к себе лицом и, поправив мою рыжую волосню, смотрит на меня серьёзно и одновременно от чего-то нежно, продолжает аккуратно: — а это очевидно, что между вами что-то произошло, — мы вместе киваем, конечно же, ведь обе к такому порядку вещей уже привыкли, — причём, судя по тебе, что-то посерьёзнее... но...
Да, кажется, произошедшее я действительно восприняла как никогда всерьёз. Не потому что меня публично "унизили" — надо же, а я ведь совсем недавно по-настоящему из-за этого возмущалась... — и не потому что Аарона не унизили вместе со мной, нет. Мне на этих людей: волонтёров, бизнесменов, инвесторов — честно, искренне посрать. Меня, кажется, задело совсем другое — то, что... эта ситуация задела его. Не помню, чтобы когда-нибудь само Его Великое Белобрысие, Аарон Хэдли Кит, вообще на что-то так реагировало. Никогда он не реагировал так на меня — особенно на меня. И это дало мне такую пощёчину, такой укол совести, что, наверное, с этим не сравнится даже... даже... даже не могу придумать что. И не собираюсь, на самом деле, не нужно.

— Рикки, ты не такая сволочь, которой пытаешься выглядеть. И он тоже. Да, может, вы много чего натворили, — признаёт Честити с улыбкой, вызывая такую же горькую улыбку у меня, — но не поздно хотя бы что-то поменять. Знаешь, для разнообразия.
Мудрейшая женщина. Не знаю, что бы я без неё делала...
— А пока... Рикки, мне срочно нужно смотивировать вон тех юных энтузиастов на что-нибудь полезное. — Киваю несколько раз, признательно, чуть ли не разливаясь слезами от благодарности. — Скоро надо будет пускать гостей, а у нас ничего не установлено. Я попросила ребят принести гирлянды — если сможешь, помоги им развесить их, ладно? Желательно на вон те деревья, и на это огромнющее обязательно, ну и просто по округе. — Честити ещё раз обнимает меня, гладит по макушке и, уже торопливо удаляясь к кучке волонтёров, разместившихся чуть поодаль, добавляет: — и да, подбери, пожалуйста, хорошее место для нашего бременского музыканта, — улыбается ишь как, загадочно, — скоро привезут необходимое оборудование: колоночки подключим, расставим вокруг, нарядим, а когда начнет темнеть, так вообще всё будет просто волшебненько. И еду, еду! — Вспоминает, попутно доставая телефон и отвлекаясь от меня окончательно.

// примерно так должно это и выглядеть в скором времени //

Улыбаясь, качаю ей, горемычной, вслед головой, и тут же невзначай перевожу взгляд на Аарона, вдруг оказавшегося в компании одной из девочек-волонтёров. Оцениваю её с головы до ног, сверлю взглядом стаканчик, что она парню передаёт, и не могу понять, что чувствовать. Вроде бы, мне должно быть всё равно — всё-таки, к виду расплывающегося от женского внимания Кита мне не привыкать. Но почему-то неприятный осадочек остаётся. Ощущение, будто бы его у меня... забирают, причём в самый неудобный момент, воспользовавшись ситуацией. И не мой он изначально ведь, и этот неудобный момент сама справоцировала, а вот грустинка в сердечко-то бьёт. Ужастики какие-то, честное слово.

— Рикки, ещё! — мои глубокие размышления прерывает Честити, остановившаяся на полпути и указывающая рукой куда-то в сторону, — убери отсюда это чудо, кто их вообще сюда сейчас пустил?
Под "чудом" она, судя по всему, имела в виду животных — двух собачек, что разбегались зигзагами по траве. Одна из них, жирная бульдожка, дюже знакомая.

— Извини, — вдруг слышится скромное тихое со стороны, — куда это?
Девушка-волонтёр, что совсем недавно была отправлена мной на поиски оленьих рожек, протягивает мне неуверенно какую-то непонятную детскую шапочку с необходимым дизайнерским элементом. Смотрю на неё пару секунд, затем поднимаю взгляд на саму девушку, и говорю, указывая на сложенные рядом коробки с клубками: — кинь туда, — и добавляю с чего-то вежливо, пиздец какой-то: — спасибо.
Уж не знаю, что обо мне теперь подумают, но жить как-то дальше надо.

Но с одной проблемы мне приходится переключиться на вторую: на пёсиков, что — как неожиданно! — продолжают беситься, даже при приближении грозной меня. А потом и вовсе, когда я, не к месту кыская их (Рэма я тоже кыскаю, иногда действует), приседаю до их уровня, чёрт бы их побрал, разбегаются в разные стороны. Тот, что побольше да пожирнее, любимчик одного из местных владельцев, проскальзывает в открытую сотрудниками дверь, а бульдожка ливает дальше по газону, к огромному дереву, что возвышается посреди всего этого неорганизованного безобразия.
Не любят меня животные, хоть убейся! Всю жизнь унижают, не уважают — а теперь ещё и бегать следом заставляют. Вот ведь.
Только, кажется, бульдожка это не обыкновенная. Она Ааронова. И это сейчас всё в разы усложняет...

[indent] Так и замираю: в неловком приседе, с вытянутыми вперёд ручками и недоверчивым, недоуменным выражением лица. Недавняя грустинка с него сойти не успела, а тут ещё и это. Небось, выгляжу я сейчас до надрыва животика уморительно. Особенно в тот момент, когда мимо довольно прошлёпывает бульдожка, и я, словив от неё очередную порцию безразличия, провожаю её мясистую попу взглядом. Нарастающе возмущенным, разумеется. Отвожу вместе с ним и голову, усаживаясь на кортоны, оборачиваюсь, вижу Аарона, на такие же кортоны опускающегося, несколько секунд его рассматриваю, и тут же возмущение нарастать как-то перестаёт. Уж не знаю, что это за фокусы такие, но я вся обомлела. То ли из-за его улыбки, то ли из-за того, что он оказался тут так скоро. И так близко. И так вовремя!
[indent] Петуния... Слишком красивое имя для... этого чуда природы. Пузом кверху, правда, бульдожка выглядит достаточно мило. Но я, конечно же, на неё не смотрю — смотрю на её хозяина, чуть ли не зачарованно, слегка приоткрыв рот, должно быть, от волнения. Особо не разбираю, что он там говорит, но мне оно и не надо. Ведь мы встречаемся взглядами, вместе чего-то застываем, молча пялимся друг на друга. Я — своей грустинкой, а он — своей улыбкой.
[indent] Меня тянет прямо вот так сходу оттарабанить извинение, или вместо извинений лечь на спину, как бульдожка, пузом кверху — в ожидании свершения правосудия, наверное. Но не осмеливаюсь и слова сказать, даже самого безобидного. Не хочу портить момент.
[indent] — Похоже, ты не очень управляешься с животными, — портит — или все-таки спасает? — момент он.
[indent] Зрительный контакт обрывается, и мне даже становится немного легче, спокойнее, что ли. Этому способствуют и благодарные сопения Петунии, и то, что, кажется, Аарон будто на меня не злится вовсе. Даже улыбается, приговаривая: — не удивлюсь, если моя собака приняла тебя за щенка.
[indent] Я с легкой, знающей улыбкой киваю в ответ.
[indent] Да... Этан говорил что-то похожее. Сложно не говорить что-то похожее, когда Рэм, например, по утрам по-отцовски стаскивал меня за шкирку с кровати — просто невозможно объяснить это иначе, ну серьезно!

[indent] Тем временем, мудрая принцесса начинает мне преподавать четвероногую науку. Исподтишка за ней наблюдаю, делая вид, что поглощена увлекательной чесательной сессией, что происходит у меня под носом. Не могу не улыбаться грустняво за компанию, ведь собачка — это само по себе мило, но когда собачку ещё и чешет внезапно милый он — тем более. Такой концентрат надо если не разбавлять, так хотя бы дозировать!
[indent] — ... но гораздо проще позвать хозяина, если не ладишь с четвероногими.
[indent] На этих словах я вся чего-то растерялась. Глянула снизу вверх на него, уже больно родного, привычного, но почему-то все равно какого-то другого, и призадумалась. А если ты и с хозяином вдруг не поладил? Вот прямо вот с этим, напротив тебя? Его за ушком ты не почешишь, пузико ему не пощекочишь. Или пощекочишь?... Необязательно пузико, можно и нервы, например.
[indent] Но я не решаюсь ни задать вопрос вслух, ни пощекатать никому это самое пузико. Не хватает наглости и, пожалуй, смелости. Только смотрю на Кита виновато, жалобно так, сдерживаясь от того, чтобы заскулить с Петунией в унисон. Выжидаю нужного момента. И нахожу его аккурат тогда, когда меня спрашивают:

[indent] — Кажется, у тебя самой пёс есть, да?
[indent] — А? А, ну, да, — будто уже и забыла об этом сама. Оно не мудрено: с Рэмом у нас такие отношения, что и вспоминать особо ничего не хочется. — Он скорее у Этана, чем у меня, правда. Или, можно сказать, я у него...

[indent] Иногда складывается такое ощущение, словно это Рэм меня на улицу выгуливает,  словно это он палочкой со мной играет. Не просто иногда, а почти каждый наш с ним раз. И так будет продолжаться до самой смерти — моей смерти, наверняка. Этот мускулистый жук, уверена, переживёт меня два раза и даже могилку мне закопает. И обязательно пометит ближайший столб.
[indent] У Петуньи и Аарона, впрочем, судя по всему, всё по-другому: она тянется к нему, просит внимания и заботы, благодарно их принимает, а он с удовольствием всё ей отдаёт. Это ли не гармония в отношениях? Это ли не удачная партия? Зачем ему тогда вообще все эти девушки в его послужном списке? Резонный вопрос: зачем ему я?

[indent] Все эти милашности настолько затянулись, что я начала задаваться подобными глупостями. Даже стало как-то стыдно за свои мысли и, в очередной раз, за свои слова.
[indent] Надо что-то сделать. Надо разбавить эту концентрацию, пока не случилась передозировка.
[indent] Я уже было решилась выплеснуть на Кита всё то, что держала последние несколько минут в себе, без фильтра и попытки в эмпатию, но он меня опередил, да как опередил! Предложил помощь!
[indent] От которой, в данной ситуации, я, хоть и чуть-чуть оторопев, просто не могу отказаться.
[indent] — Это... было бы отлично. — Киваю легонько в подтверждение своих слов, неуверенно улыбаюсь, проклиная тот момент, когда собиралась всё испортить. Так терпела, так держалась, а могла всё разом погубить на корню! Во всяком случае, думаю, можно найти лучший момент для неумелых извинений — не на кортонах и не под аккомпанемент визжания бульдожки точно.

[indent] Не зная, что говорить, что делать дальше, я в сомнениях встаю. Криво, один раз чуть не потеряв равновесие. А когда встала, и когда вместе со мной встал он, неловко потопталась, сказала, что, мол, "пойду... столы ставить...", было двинулась в сторону, но тут же остановилась. Закрыв глаза, то ли от смущения, то ли от сжирающей изнутри вины, обернулась.
[indent] Ай, пошёл этот лучший момент в жопу!
[indent] — Извини! Извини! Извини. И спасибо.
[indent] Чётко, по делу и, кажется, громко. Даже не собираюсь проверять по лицам волонтёров, насколько. Лишь медленно разворачиваюсь и семеню прочь, совершенно не заботясь о своей и без того подпорченной репутации, о наших и без того дурацких отношениях.
[indent] Не хочу, чтобы Хэдли пришлось на этот вброс ещё и отвечать. Не хочу потом отвечать на его ответ сама.

[indent] Просыпаюсь от мимолётного наваждения только у столов. Хватаюсь за один из них, думая не о том, как лучше будет его перенести, например, а о том, как бы так не обернуться куда-нибудь не туда и случайно снова не надурить. Глазами на затылке, полностью уверовавши, что они у меня есть, слежу за тем, что творится позади - особое внимание уделяю Киту и Петунье, которую, надеюсь, тот уже куда-нибудь потянул.
[indent] А я буду тянуть время, и столы. Волонтёры начнут вдруг, подгоняемые Честити, тоже что-то делать, совершенно не обращая внимания на недавний конфуз. О нем постараюсь позабыть сама. Изредка буду с Китом сталкиваться, конечно, по долгу службы, так сказать, но, в целом, сумею неловкими улыбочками и вежливыми обходами его избегать.

[indent] Во дворе, тем временем, будет становиться все многолюднее и многолюднее: объявятся официанты в своих форменных костюмчиках, туда-сюда с полными руками начнут бегать доставщики, а рядом - рядом с выставляемой едой - затусят просто зашедшие на огонек сотрудники приюта. К зданию с той стороны начнут активно подъезжать грузовики - один такой привезёт музыкальные приспособления. Колонки, диджеевский пульт (даже так?...) и какие-то другие установки. Их всех нужно будет куда-то поставить, разумеется, и этим придется заниматься мне. И ещё кое-чем другим.

---

[indent] Потиху вечереет, ветер становится чуть холоднее и агрессивнее. Обняв себя, укутавшись поосновательней в свою леопардовую кофту, хожу вокруг импровизированной сцены, осматриваю накрытые столы, бжу волонтёров. Честити не видно, оттого чувствую себя ещё более одиноко. Краем уха слушаю, как заявленные сегодня музыканты - всего несколько коллективов и парочка солистов - советуются, чего-то там настраивают. А сама ищу глазами лишь одного. Потеряла его из виду около получаса назад, уже и не знаю, куда наш филантроп запропастился. Он вообще здесь чудом каким-то оказался, до сих пор гадаю, по какой причине. Поговорить с ним об этом толком так и не удалось. Ни о чем поговорить не удалось. А сейчас уже и вечер скоро начнётся, не до этого, небось, будет.
[indent] Кручусь-верчусь на месте, подрагиваю себе, и тут замечаю движение знакомых шпал вдалеке. Аж на носочки привстаю от радости, ну и чтобы он меня, мелкую, заметил.
[indent] - Аарон! - махаю ему изо всех сил, подзываю к себе. А сама, уже в который раз, напрягаюсь, начинаю волноваться. Главное - не надурить, главное - не надурить. Пожалуйста.