Майлс намеренно не считал и не смотрел, сколько времени прошло с предыдущей встречи, был только один критерий - "давно/не очень давно", но он сам по себе был настолько не значительным, что не вызывал эмоций. Гораздо значительнее, на его взгляд, был тот факт, что он ни разу не ответил на приглашение Билла отказом, что бы ни произошло прежде. Майлс не хранил у себя номера телефонов тех, с кем встречался и, собираясь написать кому-то первым, искал нового человека. Номер телефона Билла он не помнил тоже, но узнавал по сочетанию цифр. Так вот по степени риска это было примерно одно и то же - ехать с Биллом или с совершенно незнакомым человеком. Адреналин от мысли, что можно вляпаться в историю и не спастись, потому что ему ведь не может везти вечно - был равно бонусом. Только Билл ему нравился.

Такой странноватый праздник, четвертое июля наоборот. Майлс отложил телефон и снова уставился в экран майи, на котором лепил диванные подушки. Этот пак могут купить и у него появится еще немного свободных денег. Но четвертое июля наоборот уже наступило, прямо в эту субботу, и вместо работы он мог думать только о том, что соврал в сообщении. "Я буду возвращаться из Хэйвена, подбери меня". Очень осторожный оборот - как будто ему было куда возвращаться из родного города, но тут Майлс еще держал оборону. Биллу не нужно искать его по моргам, значит, не нужна фамилия. Ему не нужно вообще искать Майло в принципе - тот согласится, всегда - значит, не нужен адрес. Уши все-таки горели от вранья, или это августовское солнце жгло, и, тапнув двумя пальцами по ctrl и s, Майлс поставил компьютер выключаться и ушел в душ. Время до вечера еще было, но ему нужно добраться на место гарантированно раньше, чем Билл.

Иногда он, конечно, позволял себе подумать о вещах, которые не случатся, скулы сводило, как от кислой ягоды, если представить, как они вдвоем сходили бы в "Чайку". Или как Билл побывает у него дома. Или - это уже совершенно точно нереально - пригласит к себе домой. Майлс находил это невозможным по целому ряду причин, но подумать об этом, это вроде полета во сне, представил - и забыл.

Несколькими часами позже, он стоял в стороне от поднимающейся пыли, заложив руки в карманы джинсов. В миле позади него высился приветственный щит Хэйвена. Белая мешковатая футболка не спасала Майлса от солнца, хотя все еще была лучшим выбором, чем черная, а одна лямка потертого рюкзака постоянно сваливалась. Тощий и взлохмаченный, он прищурился на машину, которая свернула к обочине, и тронулся ей навстречу.

- Привет, - Майлс всегда улыбался ему открыто и не мог скрывать от него, что рад видеть. Он втянул ноздрями запах сигареты и подумал, что забыл свои дома, только зажигалка болталась в кармане, но так тоже было неплохо. Его вкус мятной жвачки перебьется потом чужим вкусом сигарет. - Сейчас прикину.

В любой другой истории ответ на этот вопрос может значить и макдак, и морское побережье, но Майлсу это не приходило в голову. Пока Билл докуривает, он только молча посматривает и думает. В ближайший? Он был там всего две недели назад. На юг по трассе? Там много дальнобойщиков. Встречаться зимой гораздо проще в этом смысле - Майлс обычно сидит совсем без энергии и его устроит любое место, он нигде не успевает примелькаться.

"Да черт".

- Поехали в "Гринроу", - буркнул в ответ Майло, все еще считавший в уме мили и доллары. - Между Хэйвеном и Дерри, не доезжая миль четырнадцать. Я покажу сверток.

Это было во многих смыслах хорошее место, с автоматами, в которых были даже свежие сэндвичи. Из-за расположения и необычно маленькой парковки, гостей там обычно было немного, персонала тоже. Майлс был там один раз и едва сделал ноги, он не знал, что его ждут сразу двое и такой расклад его не устраивал. Шумоизоляция между номерами была никудышной, но на крики, удары и ругань никто не пришел. Но если забыть об этом... Зеленые сосны рядами, нормальная постель и сантехника, не испорченные библии в прикроватных тумбах. Можно попробовать перебить соленое, металлическое послевкусие, которое у него осталось от этого места.

Он первым направился к машине, бросил рюкзак в ноги. Не хлопать дверью. Не дергать ремень. Сцепив пальцы в замок на коленях, Майлс выдохнул, не думая ни о чем конкретном. Съезд на "Гринроу" он не пропустит, слишком эта невнятная вывеска-указатель отпечаталась у него в дырявой, вообще-то, памяти.

Майлс улыбался себе под нос почти всю дорогу, не нарушая тишину. Иногда улыбка пропадала - когда он начинал грузиться в привычной манере, выключен ли свет, закрыта ли дверь, не выглядит ли он плохо - что бы это ни значило, он сам никогда не мог ответить - как тень бегущих облаков, эти мысли отражались на лице и исчезали. Не было только одной из стандартного набора: "Что я здесь делаю?" Он коротко посмотрел на Билла и перевел взгляд обратно на дорогу. "Все, что будет нужно".

Он почти поймал за хвост это чувство - самое важное, почему. И как этот грубый, магнетический человек, только появившись из ниоткуда, устраивает ему четвертое июля наоборот.

- Учился, подработал пару раз. - Майлс прикусил губу и продолжил: - На самом деле, не очень учился. И совсем мало работал. Но смог купить монитор. Второй.

Ему было стыдно (о, это не то слово!) сказать, что большую часть времени он спит, а когда не спит - болеет, от неправильно подобранных лекарств. Сейчас он так устал от побочек, самой невинной из которых была аллергия, что снова взял перерыв. Принудительный - уже кончился, и можно было бы получить на руки новый рецепт с новым названием. Но Майлс сидел дома, спал в саду, просыпаясь, когда муравьи щекотали нос, и тянул время, как тянул его уже лет пять  - и продолжит еще минимум год, хотя себе, разумеется, обещал начать все сначала прямо завтра. Иногда он думал про то, что Мэгги живет по расписанию приема лекарств, половина которых - лекарства от других лекарств, и ему становилось так тоскливо и тесно в собственной жизни, тягостно, бесконечно пусто.

И он шел спать.

- Ничего не происходит, - он качнул головой, задумываясь. - А ты? Все как обычно?

Майло никогда не задавал лишних вопросов, хотя честное слово, ему хотелось бы задать целую кучу: где он вырос? Чем занимался после школы? Что ему нравится больше, фильмы про зомби или про криминал? Бейсбол или хоккей? Или бокс? Иногда, конечно, получалось - по случаю, но в основном Майлс старался его не беспокоить, потому что интуитивно понимал, что на самом деле он хочет знать нечто другое.

Вот оно - самое важное почему. Билл казался ему не просто загадкой, он был манускриптом на другом языке, такую колоссальную разницу создавал их очевидно разный жизненный опыт. По большому счету, бытие Майлса состояло из ничего. С тех пор, как он остался в Хэйвене один, он не сумел справиться с собой, с жизнью, с домом, все его старания пожирались энтропией, сорняки в саду росли все гуще, тропки сужались, пыль плясала в комнатах, день сменялся следующим, точно таким же днем. Он понимал, что он не ублюдок и не дебил, но почему-то вышло так. Билл тоже не был ублюдком, не был дебилом, и еще они оба были мужчинами: вот и все, пожалуй, общее, в остальном Билл как будто появлялся из другого мира и Майлс как будто бы мог заглядывать туда, когда обнимал Билла за плечи. Когда позволял положить ладонь себе на горло или когда оставалось время посмотреть телевизор. Когда...

От взвизгнувших колес Майлс вздрогнул и огрызнулся:

- Я пристегивался, - но потом опустил взгляд и пробормотал неразборчивое "Извини". Расхлябанный ремень, который он по своей привычке в чужих машинах быть предельно аккуратным, не толкнул как следует, отстегнулся от карабина. Курить захотелось еще сильнее и про себя он подумал, что смотается до автомата или до соседней заправки ночью. Или спиздит одну из пачки Билла, если звезды лягут как надо.

Вряд ли тот считает их, пока в пачке не останется совсем немного.

- Вывеска справа, вон она, там поворот, - когда он приехал сюда в прошлый раз, темный полог сосен, под который съезжала машина с трассы, повернув на достаточно широкую грунтовку, казался уютным. Теперь - зловещим. И всего две машины на парковке, одна из которых наверняка принадлежала администратору, тоже напрягали, а не обещали тишину.

Майлс нервно улыбается в ответ на шутку. Не хотелось признаваться самому себе, что ему понравилось. Ведь нет ничего плохого в том, чтобы быть "послушным трудягой"? Это честно, это нормально. И это обычно. Да, он бы не хотел. Но и сидеть на шее у родственников, перебиваясь из месяца, когда он, как большой мальчик, за все платит сам и привозит семье подарки, в месяц, в котором его средств хватает только на врача и кока-колу, это ведь тоже несерьезно и не будет продолжаться вечно.

"Я всегда могу бросить дом в Хэйвене", - это его тайный план б. - "Уехать к Остинам насовсем, наняться к ним на ферму. Все, что нужно делать, я уже умею, это не запекание текстур". Которое он, вообще-то, умел более или менее. Но за его неспешными попытками расти стоял темный лес, в котором шастали очень-крутые-ребята, кладущие Майлса на лопатки. Ему недоставало ни терпения и усидчивости, чтобы брать временем, ни злости, чтобы брать усилием. Вот и сейчас он мог бы продолжить колупаться со своими подушками для мебельного салона, а он смотрит украдкой на лицо Билла и воздух, ему кажется, становится тяжелее и гуще.

- Не женись, - просьба, но совсем нейтральная: шутка и есть шутка.

Билл припарковался и погасил фары. Упавшая ночь августа обняла горячую с дороги машину, Майлс послушно отодвинулся, отстегнувшись, и взялся за рюкзак. "Мне не нравится это место", - он почти готов был это сказать вслух. - "Совсем не нравится". Он вышел, так же аккуратно закрыв дверцу чужой тачки и на короткое время прижал ладони к лицу. До одури захотелось умыться, а еще лучше - набрать воды и занырнуть с головой. Но здесь не было ванн, только тесные душевые. Он заметил это в тот раз, когда влетел спиной в дверь уборной, уворачиваясь от захвата.

Пока Билл проверял машину, Майлс раздумывал, как тот умудряется сочетать такую основательность с... хрупкостью или, что звучало куда больше похожим на правду, неустойчивостью. Ему часто казалось, что Билл держится на острой грани, если не гранях, и эти грани могут кромсать.

- Да. Спасибо, - вот и ответ: у Билла осталось две в пачке. Поколебавшись мгновение - Майлс на секунду встретился взглядом с Биллом, читая не то снисхождение, не то любопытство - и потянулся к правой. Он достал свою зажигалку, опустил голову, прикуривая, и с видимой радостью глубоко затянулся. - Кайф.

Холодный ночной воздух щекотал ему шею пониже затылка и пробирался под футболку, а огонек сигареты и дым дарили крошечное, очаровательно-фальшивое тепло. Как и все такие предприятия, да? Ты ведь за этим выбираешься трахаться, за фальшивым, притягательным теплом? Bittersweet.

Обычно. Но с Биллом суть была вовсе не в этом, не в иллюзиях, не в обмане. Напротив, Майлс всегда был с ним честен предельно, насколько позволяло его положение. Что до тепла, то от их встреч Майлс получал много больше.

Впрочем, всякого хватало.

- Слышишь? - Внезапно он вытянулся, повернулся в сторону темных сосен и весь обратился в слух. - Это сова.

Отдаленный голос птицы звучал резким, режущим тишину воплем, в равной степени и тревожным, и угрожающим.

- Сипуха, кажется, - Майло был уверен на 100%, что они слышат сипуху, но постеснялся утверждать наверняка. - Жалко, что далеко.

Он перевел взгляд на единственное горящее окно - должно быть администратор сидит в своей комнате и в холле никого - и на короткий момент почувствовал, что тут слишком темно и слишком холодно.

- Если скажешь, я схожу потом за сигаретами, - он покрутил в пальцах бычок: урна была по пути ко входу. И добавил: - Тут не спрашивают документы.

Важный момент, обстоятельство для выбора места встречи, на который, правда, многие клали. Безопасность, приватность. Кажется, только такие дыры и умели их охранять, невольно и равнодушно. Майлс предпочитал осторожность.

Майлс послушно следует за Биллом. По пути он откинул бычок в урну и украдкой вдохнул горький запах с собственной ладони. Иногда - совсем редко - он улавливал, почему к этому запаху относятся как к вони, но это почти что требовало усилий, настолько ассоциации и собственное восприятие были приятными. Господи, Билл наверное и не знал, а Майлс временами зарывался лицом в его куртку, когда думал, что ее хозяин спит. Въевшийся, холодный запах табака отзывался его голосом - то равнодушным, то напряженным, скрывающим рокот, и этим взглядом, под которым Майлс хотел провалиться под землю или целовать ему руки, он сам не знал.

От голоса администратора, засуетившегося за стойкой, Майлс, который стоял чуть в отдалении, крепче сжал лямку рюкзака. Он всегда крутил в голове глупые мысли, якобы способные ему помочь: никому нет дела. Может, вы два брата. Дядя и племянник. Берете номер на двоих, потому что это дешевле. Экономите на всем. Бля, посмотрите, как я одет - конечно, это экономия, а не то, о чем ты, извращенец, думаешь. Мы будем спать валетом (на самом деле не лучшая идея, Майлс дергался во сне и наверняка зарядил бы ногой в чужую голову) и завтра продолжим свое путешествие куда-нибудь, куда, я не придумал. Все совсем не так. Майлс покосился на Билла и увидел, что тот тоже в курсе, о чем думает администратор. Все так. И вот поэтому Майло терпеть не мог те мотели, в которых останавливались колоннами дальнобойщики. Иногда такие догадки становились реальной угрозой.

Но не сейчас. Сталь в голосе Билла - злая, больно бьющая сталь - заставила Майло коротко и скомкано улыбнуться, не показывая лица.

Он чувствовал, как администратор сверлит взглядом их спины, но смотрел себе под ноги, чтобы не споткнуться о ковер. В Хэйвене наверняка все было бы еще хуже. Достаточно попасться на глаза одному не-тому соседу и понесется. Сонный город, в котором неделю обсуждают, если в пекарне сгорела партия хлеба. Стоило подумать о перспективе быть узнанным, Майлс краснел, чувствуя, как пылают щеки. И дело было не в том, что он оглядывался на мнение других: просто он отчаянно не хотел, чтобы оглядывались на него.

Румянец не проходил - потому что дальше он уже думал о том, о чем именно не хотел бы никому говорить. Что именно будет скрыто от чужих глаз.

Тесный, картонный мотель с крутой лестницей весь поскрипывал и кряхтел от поднявшихся снаружи порывов ветра. Запах дешевой бытовой химии из собственной линейки сетевого магазина раздражал, но лучше так, чем затхлый и кислый запах старых, редко убираемых номеров и коридоров. Майлс вел пальцами по перилам и коротко выругался шепотом, загнав занозу: под желтым, дрожащим светом в коридоре на их этаже, он смог ее разглядеть и дернуть, не сразу отозвавшись на заданный вопрос.

- Встречался, - Майлс догадывался по каким-то отрывкам разговоров, что Билл встречается не только с ним, но не помнил, говорил ли, что он - тоже. Должен был сказать, поводов было достаточно. Следовательно, и ответ неудовлетворительный. - Но я договорился с одним парнем, а тут их было двое, и в общем.

Он тряхнул головой. Цветные пятна, которые вспыхнули от удара головой, так же пришлось тогда стряхивать.

- Я передумал оставаться, меня это... не устроило. А их не устроило, что я передумал. Грохот должен был слышать весь этаж, но в таком месте, то есть, в таких местах, никто ведь не приходит. Никто никогда не приходит.

Майлс поднял глаза на Билла и осторожно улыбнулся.

- Но я все-таки свалил. Не с первой попытки, но... - он поправил рюкзак, пытаясь скрыть неловкость, и тут же опустил его с плеча. - Какой там номер?

Сперва Майлс выпрямил спину - лопатки двинулись назад сами собой, подбородок задрался: он не боялся плохой реакции, но он допускал ее, и если бы Билл прямо сейчас развернулся к нему и втолкнул в номер, он не был бы удивлен или обижен. Но Билл роняет сухое "Вот как". Отпирает дверь. И Майлс опускает голову, на ходу пытается заглянуть тому в лицо. Не получается и непонятно. Билл - непонятный и непредсказуемый. И может, от того такой необходимый, потому что едва ли не все остальное, что происходит в жизни Майлса, сделано из картона.

А Билл - то сталь, то бетон, то ласковый, как лоскуты танцующего огня, который жжется, жжется и оставляет шрамы. Картон хорошо горит в огне, истончается в почти белый пепел.

Шагнув в пустой номер, Майлс огляделся: он остался неподалеку от закрытой за ним двери. Билл защелкнул замок. Ключи остались у него. Это не самый важный факт во всем происходящем, но Майло отмечает его механически, потому что знать, где ключи и как покинуть номер - это тоже осторожность, к которой он приучен.

Такие помещения следовало бы называть "полужилыми". Затхлый плотный воздух, но есть запах хлорки - значит, номер хотя бы мыли. Обычно в таких случаях Майлс следовал своему простому алгоритму: скидывал покрывало с кровати, убеждаясь, что на белье нет пятен, проверял краны в уборной, щелкал пультом кондера, если было лето, в общем - платил за номер как правило не он, поэтому брал на себя необходимость удостовериться, что здесь можно провести ночь. Но сейчас он стоял на одном месте, почти уронив на пол рюкзак, со странной, невыразительной улыбкой на лице. На долю секунды Майлс представил утро завтрашнего дня, в котором он снова останется один, и чувство триумфа заставляло его так улыбаться: завтра - да, всегда - да, но сейчас и до того момента, когда Билл отправится к своей машине, заведет ее и тронется с парковки - до этого момента, нет. Все такие встречи нужны были, чтобы сказать "Нет" собственному одиночеству в лицо, а когда с ним был Армстронг, это "нет" было триумфальным.

Ключи стукнулись о крышку тумбочки; сигареты издали тихий, шуршащий звук, приземляясь туда же, и Майлс слышал каждый оттенок. Он поджимает пальцы ног в потрепанных кроссовках, весь обращается в слух и зрение, чтобы перестать быть собой, или, что тоже вероятно, стать собой предельно. 

Майло дернул плечом в ответ на вопрос: силой разжал свой кулак на лямке рюкзака и забросил его на свободную тумбу. Неприятный звук падения, бесформенный и пустой. И, повернувшись, он встречается с Биллом взглядами. И его снова ошпаривает. Словно позвоночник вскипятили и это мучительное чувство, мучительное и такое замечательное. Майлс услышал приглашение, отошел от двери, навстречу ему, но в шаге от кровати остановился. 

- Я должен был бы, - произнес Майлс невпопад, но связно и четко - не так, как он иногда бормотал себе под нос, чтобы не быть услышанным. Он снова распрямил спину и поднял голову, напряженный, жилы на шее проступили резче, и выражение лица, с которым он смотрел сейчас на Билла, было замершим страданием - так смотрят лица из мрамора, которые никогда не смогут всхлипнуть и успокоиться. Майлс прикусил щеку, пока собирался произнести это вслух и с каждым словом кровь выступала на губах. - Ненавидеть свою жизнь. Может быть, я должен. Может это и есть ненависть. Может, ты знаешь лучше.

Он закрыл глаза, вслепую шагнув вперед один раз - и затем второй, снова глядя на Билла, опустился с ним рядом. Но теперь все было как обычно: плечи опустились, Майлс дышал тяжелее, но спокойнее и, копируя его движение, смял рукой покрывало. Не накрахмаленная белоснежная ткань, но чистая. Нужно открыть окно, потому что, кажется, что кислород здесь выжгли еще до них. Нужно отправиться в душ, потому что пока он добирался до трассы, его затылок взмок и футболка, на два размера больше подходящего, липла к спине. Нужно... Майлс мог покляться, что кровь, шумевшая у него в ушах, звучала в тон - как если бы его удерживало на месте магнитом. Чем ближе, тем сложнее оторваться.

Как будто ненависти нужно оправдание. Майлс никогда не хотел к себе жалости: пусть как и любая другая борьба с демонами, его борьба тоже делала из него маленькую фигуру, не лучше подростка со шрамами, алкоголика или наркомана, и сто раз можно спросить, почему ты не нашел другой способ, почему именно так. Но как это нивелировало сам факт борьбы? Даже заранее проигранной?

Он существовал в тусклом, почти лишенном запахов и вкусов мире. Населенном ненастоящими призраками, выдуманными болезнями, непрекращающейся чередой катастроф, жестокими убийцами, яростными пожарами из-за одного плохо потушенного окурка, в мире, в котором нечем дышать и тяжело передвигаться. В сопровождении тошноты, боли в желудке, мушек перед глазами, вечно за одной и той же стеной, невидимой стеной отчуждения. Люди ведь ладные социальные животные, и как здоровая кошка избегает больную, здоровые люди сторонятся того, что уже пару раз скатился с общей дороги в кювет, выбрался в грязи и кое-как ковыляет в хвосте.

Вдруг он опасен?

Вдруг он заметит тебя и схватит за одежду и снова упадет, не отпустив тебя.

Вдруг он испачкает тебя?

И хотя не было никакого смысла ненавидеть такую жизнь - в грязи, в конце колонны, на заплетающихся ногах, но и отсутствие ненависти больше смысла не означало. И ему казалось странным, что ненависть должна быть тут, должно быть, всегда, но... Но Билл касается его волос - запрещенный прием, мурашки сразу бегут по спине и он покрывается гусиной кожей под футболкой, абы кому такое нельзя, разрешить трепать или гладить себя по голове - это самое что ни на есть официальное подчинение с его стороны - и вот сейчас, кажется, никакой ненависти нет.

Лоб тяжелеет, когда Майло склоняется им в чужую ладонь. Если бы живое тепло можно было пить, он бы пил. Прямо из этой ладони.

И ему хочется, хочется, хочется верить в такое аккуратное "Все хорошо". Майлс искренне, со всей отдачей пытается. Несколько секунд после того, как Билл произносит это, Майлс контролирует дыхание и слушает только эхо его голоса в своей памяти. Нападает на ненастоящих привидений, на выдуманные болезни, на жестоких убийц, нападает на тошноту, на одиночество и не леченую простуду и ему кажется, что они все отодвинулись, а потом сразу же, все стало по-прежнему. Вот это уже реальный повод для ненависти.

Но от шепота - новая волна мурашек и Майлс прислоняется щекой в ответ. Он уже давно хочет вцепиться в Билла - схватить его за руку или за плечо, оставить пусть не синяки, но красные, заметные на его коже пятна, заставить его что-то почувствовать прямо сейчас, сбить его с толка. Но ему нравится просто хотеть этого и думать, что может быть, он это еще сделает.

У Майло есть ответ и он звучит странно даже для этого парня. "Потому что в глубине души мы все хотим, чтобы нас судили". Для этого людям нужны идеалы? Для этого ты все-таки поднимешься, упав в грязь, вернешься на дорогу и не захочешь жалости, а только суда?

- Потому что ты знаешь, - лучше или нет. Но. - Ты знаешь об этом.

У Майло другой никогда и не было.

Возможно, когда у него были друзья, и мать еще жила в Хэйвене и боролась с собой — когда Майлс видел, что демоны забирают ее волю не навсегда, за темным часом будет просвет — тогда его жизнь не текла как крахмал. Он не был, конечно, весельчаком и заводилой, но и его дни были цветными, а кошмары, почти все, таяли вместе со сном. Мэгги, кричащая от боли и ужаса, дверь ванной в крови, отрывистые голоса врачей, грохот, с которым в ее комнату ломились, чтобы спасти ее от самой себя, вот это был его единственный кошмар — краткие, хотя и жуткие эпизоды. Потом Мэгги снова могла улыбаться, мурлыкать французскую песню и просить у него прощения, и это означало, что все снова в порядке. Как обычно.

Но теперь все поменялось местами. Теперь «как обычно» это тусклая и тухлая жизнь, а эпизоды — вот здесь, в дурацком дешевом номере, Майлс чувствовал себя лучше. Почти «в порядке».

Иногда, возвращаясь от Билла домой, в холодную, неубранную комнату и забираясь под одеяло с головой, чтобы было тяжело дышать и  хоть немножко — тепло, он думал, что мог бы никогда не встретить Билла вот так, сделанным таким, без всех тех обстоятельств из прошлого, о котором тот не рассказывал. Не то, чтобы Майлс не хотел этого знать: хотел знать, а узнавать — не хотел. Представлял его молодым — без этих морщинок вокруг глаз, без колючего холода. Когда Билл обнимал его, и Майлс прижимался в ответ, он чувствовал огонь.

Не камин и не костер. Взорвавшаяся тачка. Ревущее пламя, которое охватило жилой дом. Напалм.

И опасливо, как еретик, он задумывался, что было бы, сложись все иначе: Билл стал бы пламенем весь? К нему нельзя было бы приблизиться? Или наоборот, ничего не бушевало бы под его кожей? Мягкое пламя горело бы ровно в его голубых, чистых глазах, не причиняя боли, не причиняя ничего? И они бы не встречались потом снова и снова, потому что Майлсу не хватило бы столько тепла? Ему было бы мало тепла.

Дыхание Майлса прервалось, когда чужая рука коснулась его. Но он упрямо и безнадежно качает головой. Нет, мистер Армстронг, это не пережитое, это то, что продолжалось прежде — и продолжится потом, а прекращается только сейчас. Жилка на его шее бьется под ладонью Билла как гарант: пока он жив, кошмары живы тоже, а Билл... Майлс не знает, как и что с ним происходит здесь, а главное, почему, но Билл всегда... крал его кошмары.

— Хорошо, — он сказал на выдохе, слово выпорхнуло и растаяло. Ложь, в которой он не отдавал себе отчета, но не мог ответить иначе: он и так всегда подставлял Биллу обнаженный живот, шею, загривок,  как слабый — сильному, он был в уязвимой позиции, и не по принуждению. Именно поэтому он следил за языком. Не следовало подставлять Биллу еще и изнанку своего сознания и свою ненадежную память. Так что они были немногословны друг с другом, Майло это устраивало. — Но я с тобой... ничего не боюсь. И что делать?

Он осторожно наклоняет голову, высвобождаясь из чужих пальцев и перехватывает их в свою ладонь, прижимает к губам. Сухая, теплая, грубоватая кожа. Теперь он не может остановиться, продолжает целовать чужую — и не чужую одновременно — руку, и на секунду отстранившись, резким, неловким движением снимает с себя футболку, потому что на миг он представил, что Билл сейчас обнимет его и стал дышать тяжелее.

Майло не стал спрашивать, о чем тот подумал, когда они заходили в номер. Не стал спрашивать, зачем Биллу знать про его страхи и как это связано с доверием, хотя на оба вопроса он не мог даже предположить ответ. Терра инкогнита.

Он снова выдохнул и уткнулся лицом в чужое жесткое плечо, выгнув спину. Пальцы стиснули одежду Билла, и ступни напряглись. Майлс мучился прямо сейчас и готов был мучиться, сколько требовалось.

Где-то над ними двигался потолок — Майлс замечал его, но не регистрировал. Кроме гула в плохих трубах, скрипа мотельной кровати, дыхания и стрекота сверчков за окном, не было никаких звуков: оба молчали, потому что и в другое время не нуждались в большом количестве слов, а в это время — не нуждались в словах вовсе. Сам по себе этот факт не давал никакой эксклюзивности, потому что с чужими людьми, с которыми есть простой совместный процесс, особенно такой простой, как секс — частенько не нужно слов вовсе.

И при этом Майлс с кончика языка, которым тянулся лизнуть пальцы Билла, до кончиков пяток, куда уходила его душа, когда Билл держал его за горло, весь, целиком, понимал, что это эксклюзивная история.

В своих пределах.

Он отдавал себе отчет, что Армстронг живет свою жизнь, вспоминая о нем от случая к случаю, когда его тянет получить немного... Немного того, что мог дать Майлс, тепла, подчинения, обожания, акценты Майлс уже не мог расставить сам. И конечно, Билл едва ли сможет появиться в той части жизни Майлса, которую он тщательно рихтует, встречаясь с незнакомцами только за пределами Хэйвена и придумывая себе поддельные имена, уходя от вопроса  матери «У тебя кто-нибудь есть?» Вряд ли Мэгги не замечала, что ее сын не тянется к девочкам.

...Да, он тянулся к руке, которая могла ударить его, могла погладить, как щенка, могла одним щелчком обрушить его на пол.

Когда Билл перекрывал ему кислород, он давал взамен нечто иное. И Майлс не дышал, как мог долго: на виске под тонкой светлой кожей забилась в пульсации венка, лоб сдавило, как горячим обручем. В какой момент он начал терять сознание, Майлс не уловил — до самой отключки он держался молча, и только отключившись на секунду и вынырнув обратно из фиолетово-чернильной тьмы, беззвучно зашевелил губами, называя партнера по имени.

Это была одновременно и просьба, и пароль. Потому что он не хотел говорить «хватит» и просил тем самым не заставлять его, ведь «хватит» — это для слабаков, а Билл должен гордиться им.

Пока комната вокруг продолжала плыть, Майлс с сипловатым стоном прижался к Биллу грудью, ему хотелось быть в еще большей безопасности, еще ближе. В какой-то момент, осоловелый, он пробормотал:

— Ты.

И не стал продолжать, вместо этого потянувшись к ремню на чужих джинсах. В конечном итоге, Билл решает, сколько веселья он хочет получить, а Майлсу иногда везет — и он находит слабину, брешь, короткий путь. И сейчас — продолжает мучиться, потому что хочет разрядки и хочет быть терпеливым. Хочет выдержать все... и хочет, черт возьми, кончить с того момента, как Билл похлопал ладонью по кровати.

«Целая ночь впереди» не панацея. Ничего не мешало Биллу уехать, не дожидаясь утра, как только он захочет, а иногда и Майлс сбегал первым. Майлсу это напоминало те головоломки из проволоки. Ни одним сознательным доводом их нельзя было разделить, но потом что-то щелкало, парад планет, Луна в Юпитере, конец света по календарю майя, и вот уже Билл разговаривает с ним, как с отбросом, таким ледяным голосом, что можно крошить ему в виски, а Майлс спотыкается о собственные кроссовки, сваливая домой, в свое уютное ничто. И никакой гармонии, никакой «это нереально».

[indent] В этом собственническом, страстном жесте Майлс, одурманенный близостью и тем, как он дарил контроль - а одариваемый мужчина принимал его - видел свое собственное принятие, свою... Нормальность? В такое подводное, темное ничто, куда уплывал его рассудок, не стучала реальность. Как только они расстанутся, ничего снова не будет нормальным, ни тот факт, что Майло пидор - потому что Хэйвен маленький город, и в нем свои правила, ни тот факт, что он одинок, но вдали от Билла он как-то научился с этим жить. И если быть точным - это было и в половину не такой большой проблемой, пока Билл не появился в его жизни.

[indent] Потому что нет ничего странного быть плохим на все сто процентов, быть негодным и неправильным. Двойственность отношений, которые он получил, встретив Армстронга, могла натурально свести с ума. Он больше не был негодным и неправильным, потому что увидел, какой особенный сакральный огонь может разгораться между ними. Но Майлс в действительности даже не представлял, насколько он задушил в себе обычную человеческую потребность быть с кем-то - и, наверное, к лучшему. Если бы не его способность выживать в разреженном воздухе, где почти нет кислорода, выученная привычка выживать одному, как бы он смог дышать без Билла? Как бы переживал необходимость собирать себя по частям, собирать обратно в человека - из живого чувства - и возвращаться домой, из принятого, правильного, нужного, становиться... просто собой?

[indent] На пальцах Билла, пахнущих горьковатым табаком, он старался оставить немое послание - "я сделаю больше", он наблюдал за лицом Билла из-под полуопущенных ресниц и позволял ему двигаться, расслабив челюсть. Старался оставить слюну, старался касаться языком, приглашая и нежа - и в награду слышит стон.

[indent] Электричеством прошибает все тело, позвоночник и ниже  и до томительной едва ли не боли в паху - искрит в нем. Билл достается ему... но еще не весь. Скоро. Майло чувствует, что трепещет от мысли об этом. Пугающее, волнительное чувство... торжества. Наблюдая за тем, как Билл раздевается - голубыми, потемневшими сейчас от полуприкрытых век, от желания, от состояния, близкого к измененному сознанию - он выдыхает и на секунду запускает руки себе в волосы, собирает пряди со лба наверх - и смотрит, смотрит, смотрит. Открыто, прямо, пьяно.

[indent] А потом обнимает его, шипит коротко от боли и тут же поощряет, щекоча тому шею поцелуем. Его ладони временами сжимаюся в кулаки, кулаки - вжимаются в спину, в бока Билла - но потом усилием подчиненной воли разжимаются и ладони ведут свои линии. Кусай меня сильнее. Держи мня крепче. Как бьются птицы - держи крепче. Но сейчас не хочется сопротивляться, не хочется драться и показывать зубы: он внимательно слушает себя, каждую вспышку боли и падает куда-то.

[indent] Мир перевернулся.

[indent] Восторженный, Майлс замер, вздыхая каждый раз, когда его кожу опаляло дыхание Билла. Грубость его он принимал за ласку - положенную ему по статусу, по положению - нежность же была эйфорическим даром, нереальным, он не думая отдал бы любое сокровище, любую цену выложил за еще одну дозу. По его нежности Майлс даже не тосковал, не скучал - настолько высокой была ее ценность, что каждая встреча с ней - как откровение, как нечто неповторимое в самой своей сути.

[indent] Он знал, что Билл сложный человек. Знал, что он опасен. Но какое это имело значение, когда он единственный может так, чтобы дыхание прерывалось от цветов, которые зацветают в легких? Позволить себе крошку дерзости, сотую часть грамма дерзости: подумать, что Билл тоже дышит часто и прерывисто из-за этих цветов - и мир сразу становится насыщенным красками и вкусами, безумием, головокружением.

[indent] Сипло выдохнув, Майлс чуть подобрался, приподнял бедра - лопатки двигались под его тонкой, белой кожей перекатами, а движения пальцев были наоборот дерганными, ломаными, как будто руки его не слушались - просунул руки себе под живот и расстегнул пуговицу и молнию; его слегка потряхивало, но он все же приподнялся на локте и обернулся - просто повернул голову, не встречаясь теперь глазами с Биллом, ожидая любого жеста, любого слова. "Я следую", "Я слушаю" и даже "Я в порядке". Проступавшие на коже новые синяки и следы жестоких поцелуев подтверждали это.

[indent] Да, катастрофа. Шторм, который мог убаюкать. Вулкан, который согревал. Землетрясение, которое ставило все на свои места.

[indent] Билл прижимал его к себе, гладил, целовал и прикусывал зубами его кожу и Майлс в какой-то момент всхлипнул и, толкнувшись локтем в простынь, подался назад, навстречу волне, которая смоет его, поглотит и распластает.

[indent] Он был негромким парнем. От него было не добиться ни криков - кроме криков боли, но и те он проглатывал, беззвучно открывая рот, пока мог, до самого своего предела, ни протяжных стонов, ни порнушных наигранных фразочек. Майлс почти всегда выглядел так, словно ему нужно занимать еще меньше места, чем он и так занимает, даже в звуках, которые наполняли комнату. Он закусывал костяшки кулака или кожу на запястье, обрывисто постанывал от резких толчков, иногда просто неразборчиво мычал что-то, не то ругательства, не то благословления. Все остальное время за него говорил темп его дыхания - сбитый, напряженный, дрожащий, отчаянный: не хватало воздуха, не хватало легких, не хватало рассудка, чтобы справиться с этим.

[indent] Капельки пота, выступавшие на висках и на спине, не блестели в тусклом свете. Они не включили свет и синий полумрак в номере сгущался все плотнее. Билл казался демоном, Майлс - сделанным из послушного белого мрамора.

[indent] Жара унялась к ночи, но ему и днем на августовском, все еще раскаленном солнце, не было так жарко, как сейчас. Нездоровое, тревожное чувство жара, который поднимался изнутри, не то спазмом, не то напротив, неестественным расслаблением. Этот жар всегда исчезал, когда Майлс привыкал к ощущению наполненности, когда любовник начинал двигаться быстрее.

[indent] Оставалось только продолжать подчиняться и сдерживать, насколько получалось, свой позорный, грязный скулеж. Лениво думать, что он, черт возьми, как чувствовал, что будет, и не зря столько времени проторчал в душе, прежде чем выдвигаться - готовый, в общем-то, даже к тому, что они свернут куда-то с дороги и Билл выдерет его прямо у машины.

[indent] Волна пришла. Он качался на ней, прикрыв глаза, держа ритм, не думая больше ни о чем другом. Отяжелевший и осоловевший от чужого тепла и любви, которую не нужно было заслуживать - а только принимать, от крепкого мужского запаха - своего и другого,  в эти минуты не чужого и не опасного. Успокоенный и заведенный одновременно. Состояние, похожее на транс, накрывало его рядом с Биллом регулярно. Майлс, раздумывая об этом трезво, осознавал, что у Билла было нечто, чем не обладал ни один случайный партнер из чатов и с бордов.

[indent] "Психопатичность", - весело подсказывал рассудок. - "Ты бы назвал это жесткостью, но разве тебе нужно быть корректным здесь?" И вовсе нет, Майлс не был согласен сам с собой: дело было не в том, что происходило в голове Билла. Не в том, как было устроено его мышление: психопаты - люди простые, как механизмы. Билл был не такой - кажется, но в любом случае, важнее было нечто другое.

[indent] Почувствовав, что Билл замедляется - едва-едва, крепче сжимает пальцы на его коже и делает толчки глубже, Майлс снова запускает руку себе под живот. Нет, пусть ему потом достанется по жопе, но он тоже хотел - и прямо сейчас. Он опять подался назад - сотрясенный, потерявший дыхание и замерший на короткое, издевательски короткое время, за которое удовольствие расплылось по телу и пропало, оставив после тебя неуемную дрожь, слабость, пустоту.

[indent] Билл отодвинулся и Майлс едва не заскулил снова: максимально неприятное положение - эта пустота в голове... другая мокрая пустота... и мокрое пятно на покрывале под животом.

[indent] Поэтому он поднимается, повернувшись к Биллу - кроткий и совершенно уверенный в том, что делает - и тянет его за руку, обнимает за бедра, не вставая с кровати, и тянет обратно.

[indent] - Пять минут, - голос звучит пьяно, неразборчиво. - Пожалуйста.

[indent] Ему нужно обнять этого человека за голову, за плечи, нужно провести руками по его вискам, горячим вискам, ощутить еще больше этого тепла, этой телесности - убедиться, что все настоящее, все осязаемое, трогать его, размять руку, если поймет по глазам, что старые раны разболелись. Нужно постараться - за эти смешные пять минут - не сказав ни слова, рассказать все, что он испытывает к нему.

[indent] Короткое время говорить с ним так, как никто другой не станет.

[indent] А потом Билл снова был волен делать все так, как считает нужным.

[indent] Майлсу всегда было интересно - и он не мог не признать этого перед самим собой - где его прочность заканчивается, ему нравилось быть вымотанным до предела, разваливающимся на части, разрушенным, уничтоженным. Было справедливым ощущать себя так. Он видел в эти моменты божественное слияние своих рассудка и тела. И там, и там горел красным сломанный светофор. Гармония. Соответствие. И Билл частенько подводил его к самой этой черте, заставлял рухнуть и казалось бы, закончиться. Но ради того, чтобы он не останавливался, Майлс как-то находил в себе еще силы... И еще немного... И еще.

[indent] На определенной стадии отношений, у определенных людей - таких, как эти двое - в шаблонах отпадал всяческий смысл. И поэтому Майлс мог прямо сказать, что он чувствовал себя использованным, и это было прекрасное чувство: совершенный антоним бесполезному. Он был благодарен за это чувство.

[indent] Мир снова переворачивается, ослабший, отяжелевший Майло перестает ориентироваться в пространстве: все несется слишком быстро, а он - медленный и не успевает. Билл прижимает его к себе так, что они чувствуют кости друг друга ("Самая голая суть"), он держит его за волосы - это так чертовски горячо - и не отпускает. Не собирается отпускать. Все еще хочет. Все еще не закончилось.

[indent] Бесхитростно и по-ребячьи, Майло счастлив. Это то же, как в детстве, когда старший товарищ зовет тебя играть с ним и, может быть, стесняется показать тебя другим своим друзьям, но вы и вдвоем отлично проводите время, и чувствуешь себя таким особенным.

[indent] Особенным для него, единственным. Не таким, как все другие ребята молодые, худые, смазливые любовники.

[indent] Моргнул удивленно. Иногда ему казалось, что Билл умеет читать мысли - которые Майло и сам-то не осознавал до конца, больше проживал, чем думал; казалось, Билл лучше, чем он сам, может озвучить их. Он все еще не выпускает его из тесных, почти злых объятий, все еще терзает прикосновениями и поцелуями, и Майлс сперва придвигается ближе.

[indent] Запах пустого номера исчез, остался только их запах. И жаркая, томящая августовская ночь.

[indent] Опустив ладони на плечи Билла, он напротив, отстраняется, широко раздвигает ноги, бессовестно прижимаясь влажным от смазки и спермы пахом - и сводит колени, вонзая их в очерченные, сильные бедра мужчины. Горячо. Опять горячо. Теперь он хочет разговаривать и передвигает одну ладонь на его затылок, пальцами ведет неожиданно сильно, давяще, до самого темени, и потом за линией уха, по горячей коже головы (горячо, горячо, горячо), остановившись щипком на мочке, и пальцы другой руки - аккуратно кладет ему на губы. Насколько Билл был не-деликатным, проникая к нему в рот, настолько по-другому ведет себя Майлс. Он только прихватывает на секунду язык - горячий, подвижный, влажный язык -  и от ощущения в кончиках пальцах выдыхает, склонившись вперед, восхищенно и ошалело. Он не понимает, сколько это длится. Сколько он разговаривает с Биллом так.

[indent] А потом начинает по-другому. Мокрыми от слюны пальцами касается, сжимая, сосков, переходит на ребра, двумя ладонями ведет вверх, до подмышек - где кожа чувствительнее. Целует в ключицы, в плечи, в старые шрамы.

[indent] И отстраняется решительно, высвобождается, встает перед ним во весь рост, убирая влажные волосы со лба.

[indent] - Пойдем в душ, - улыбается: припухшими, истерзанными губами, приоткрытыми, касается пальцами оставленных на своей коже меток - каждое касание исполнено любви. Это оставил ты. И это оставил ты. Все - ты. - Я тебя хочу.

[indent] Продолжает говорить, без слов, повторяя жесты из будущего - и из своих фантазий тоже, трогая свой зацелованным им рот, стоит удивительно свободный сейчас и расслабленный. Мы пойдем в душ. Смоем пот. И в какой-то момент, когда тебе надоест, что я растираю пену на твоей спине, ты дашь мне знак. Ты снова опустишь свою тяжелую, красивую руку на мой затылок. Ты как будто заставишь меня встать на колени, но это в действительности я захочу так встать первым. Ты прижмешь меня к себе. Я прижмусь к тебе. Я снова буду твой. Ты снова будешь владеть всем этим - всем этим, что только у меня есть.

[indent] Умрем еще раз: так я хочу.

[indent] Вода холодная. Единственный холод, который Майлс выносил нормально - холод Билла, когда тот остывал к нему.

[indent] Как это вообще было возможным? Кто мог бы принять так странно, неправильно, нестабильно колеблющееся отношение к самому себе, когда из полного принятия тебя вышвыривает в полное игнорирование?

[indent] Вся их переписка состояла из скупого: "Увидимся?" - "Да". Майлс даже и не думал... не представлял себе... Что эта цепочка вопросов и ответов об одном и том же когда-то превратится в что-то иное. Что-то типа "Как дела". "Чем занимаешься". Как будто это имело значение, когда они были порознь. Лично его это только расстраивало бы: осознавать прямо и как есть то, что Билл существует где-то еще, кроме их встреч. Разных встреч, далеко не всегда таких сладких и терпких, как сегодня.

[indent] Впрочем, иногда он специально возвращался мыслями к этому образу - Билл где-то выпивает, где-то заправляет машину, где-то стелет свежие простыни и вытягивается в чистой постели

[indent] От крошечных, разлетающихся капель, Майлс моментально покрылся гусиной кожей и встал на кафель, поджимая пальцы на ногах. В мгновение отрезвевший от холода, он озирается, оглядывая комнатку. Сидение унитаза выглядит неустойчивым - а жаль - но чистым.  Крошечное окошко под самым потолком покрыто пленкой мокнувшей и высыхающей заново пыли. Туда с уборкой явно не добирались. Кабина маленькая - наверное, она считается просторной, но не для двоих мужчин, даже если один из них тощий как жердь. Ржавые потеки на дне: она наверняка переполнится и потечет на пол; справедливости ради, Майло все равно. Он просто отмечает это, фактическое положение дел, потому что ему холодно.

[indent] Но потом Билл протягивает руку, приглашает его к себе - и Майлс сглотнув и зажмурившись, ныряет в мелкую морось воды.

[indent] Он чувствует себя таким неудобным, неловким, ничего не осталось от свободы, которая у него вот только что - была. Но постепенно он адаптируется, перестает так сильно мерзнуть и замечает, как Билл смотрит на него.

[indent] Жадно.

[indent] Тепло тут же разливается - снизу вверх, по спине.

[indent] - Если тщательно, - Майлс покрутил в руках мочалку и отложил ее обратно на полку. - То я лучше справлюсь руками и ртом.

[indent] Он не лукавит и не паясничает. У него коротко остриженные, крепкие ногти и он льет завалившийся тут гель прямо в ладони, чтобы согреть. Потом кладет руки на плечи Билла - и лицо его меняется, становится сосредоточенным и спокойным. Растереть, массирующими движениями, заставить кровь бежать быстрее - поскрести - снова растереть. И так старательно и последовательно - пощекотав шею, вернуться на плечи и спуститься по груди вниз. Опуститься на колено и недовольно толкнуть ладонью - ноги шире расставь - растирать мышцы, оглаживать колени, снова требовательный жест - подними ступню - и с новой порцией геля продолжить. Давай вторую. Там, где вода смывала пену - касаться губами, проверять, прикусывая, достаточно ли хорошо получилось. У него все равно очень быстро оказался полный рот мыла, да и хрен с ним - икать пузырями не будет.

[indent] - Повернись, - он облизывается, стирает локтем пену со щеки. Казалось, он вовлечен в процесс больше прежнего и забыл думать о том, что дальше: у него одна цель сейчас - быть тщательным, позаботиться, и он сосредоточен на этом. - Спиной.

[indent] Майлс так же последовательно разминает любовнику плечи, с нажимом проводя по лопаткам, как будто искал там следы крыльев; растирает спину, пересчитывает позвонки, проходится ладонями по ягодицам, по бедрам, потом поднимается, кладет их на ребра и, замешкавшись на пару секунд, скользит руками, мыльными, покрытыми пеной, вперед.

[indent] Обнимая его.

[indent] Пряча, закрывая своим телом от всего остального.

[indent] Он понимал, что никогда не сможет этого сделать - у него никогда не получится быть единственным, и что он сейчас - как ребенок с картонным щитом, вставший на пороге своего дома напротив винтовки. Но прижимаясь к его плечу острым подбородком, обнимая до боли, и со стыдом чувствуя, как вздрагивает от собственных чувств - слишком больших для его сердца, рвущихся из груди - он все-таки нашел в себе силы сказать:

[indent] - Извини.

[indent] И добавить:

[indent] - Я сейчас перестану.

[indent] ...но не перестать. Кажется, напротив, он прижался еще теснее, на миллиметры, на которые только смог, и тяжело дышал, закрыв глаза. Звучало смешно, но очень честно - кажется, он только что украл Билла и не мог вернуть. Обратно, реальности, жизни и смерти, их непростым отношениям, вечерним новостям, плохой и хорошей погоде.

[indent] "Я ничего не пытаюсь добиться", - билось синхронно с тяжелым, ноющим от боли сердцем. - "Я не пытаюсь играть. Я не умею справляться и меня пугает мысль о том, что ты думаешь обо мне. И особенно - что ты подумаешь обо мне, если узнаешь меня лучше. Мне нравится, насколько мы близки, потому что я могу умалчивать обо всем, о чем только хочу молчать. И мне кажется, что обычно, когда мы вместе, я справляюсь. Но иногда, как сейчас - нет".

[indent] "Не справляюсь". Оно слишком большое и страшное - все то, у чего он так смело рванул воровать Билла. Придется сдаться. Он не справится. Майлс сглотнул и запрокинул назад голову - чтобы вода попала на лицо. Может, не будет так заметно, что у него покраснели глаза. Можно списать на воду с хлоркой, наверное.

[indent] - Хочешь, я помою тебе голову? - Что-то разомкнулось, щелкнуло в нем - напряжение исчезло и лихорадочная жадность тоже, Майлс смог уронить руки и отступить от Билла на треть шага, насколько позволяла тесная кабинка. Моментально покрылся мурашками: то ли вода стала холоднее, то ли от того, что он проиграл, своим собственным чертям проиграл - и не так уж сильно жалел об этом, потому что хорошо знал свои силы. Их не было. Очередная его бессмысленная, но возможно, хотя бы не жалкая попытка протеста. А вокруг был холод и что-то невообразимо прекрасное, что он терял всякий раз, когда не мог удержать в руках. И рядом Билл, красивый, как бог, горячий и не гонящий его прочь. - Или отсосу?

[indent] Майло снова выглядел расслабленным и спокойным и стоял, наклонив набок голову: с мокрой челки, убранная одним движением набок, стекала на лицо вода. Такой же растерзанный, как после оргазма, такой же раздавленный перенесенным только что напряжением - у него дрожала улыбка на побледневших губах, легкая, как бабочка. И весь мир по-прежнему оставался вдалеке, пока он стоял, улыбаясь.